Выбор. Уроки истории: повторение пройденного - страница 7

Широкое контрнаступление в районе Двинска планировалось еще царским командованием. В 1916 г. такая попытка не удалась, но идея так и оставалась приоритетной в планах российского масштаба. Однако разразилась Февральская революция.

Революционизирование общественных организаций, в результате открытой борьбы, которую повело против них правительство, стало неизбежным1. 7 апреля 1916 г. Штюрмер признал несвоевременным разрешение съездов всяких организаций.

Поднялась буря протестов, и настроение союзов очень повысилось. Перед самым открытием Думы 1 ноября председатель Думы получил от собрания председателей губернских земских управ и от главноуполномоченного Союза городов обращения к Думе, подписанные Львовым и Челноковым. Кн. Львов писал, что собравшиеся «пришли к единодушному убеждению, что стоящее у власти правительство, открыто подозреваемое в зависимости от темных и враждебных России влияний, не может управлять страной и ведет ее по пути гибели и позора и единогласно уполномочили его довести до сведения членов Государственной Думы, что в решительной борьбе Государственной Думы за создание правительства, способного объединить все живые народные силы и вести нашу родину к победе, земская Россия будет стоять заодно с народным представительством». В мотивах говорилось о «зловещих слухах о предательстве и измене», о «подготовке почвы для позорного мира», о необходимости «неуклонного продолжения войны до конечной победы». В обращении Городского союза повторялись те же мотивы с присоединением обвинения в «преступной медленности, проявленной в польском вопросе», и Дума уведомлялась, что «наступил решительный час – промедление недопустимо, должны быть напряжены все усилия к созданию», наконец, такого правительства, которое, в единении с народом, доведет страну к победе».

Темы речи депутата Думы Милюкова, председателя Партии конституционных демократов (Партии кадетов), которую он готовил к открытию Думы, совпадали с этими указаниями, подтверждавшими ее своевременность и необходимость. Милюков воспользовался для нее всем материалом, собранным в России и заграницей, но решил идти дальше. Было очевидно, что удар по Штюрмеру теперь уже недостаточен; надо идти дальше и выше фигурантов «министерской чехарды», вскрыть публично «темные силы», коснуться «зловещих слухов», не щадя и того источника, к которому они восходят.

Он сознавал тот риск, которому подвергался, но считал необходимым с ним не считаться, ибо, действительно, наступал «решительный час». Милюков говорил о слухах об «измене», неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, «глупость» это «или измена». Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование – даже там, где сам Милюков не был в нем вполне уверен. Эти места его речи особенно запомнились и широко распространились не только в русской, но и в иностранной печати.

Впечатление получилось, как будто прорван был наполненный гноем пузырь и выставлено на показ коренное зло, известное всем, но ожидавшее публичного обличения. Штюрмер, на которого Милюков направил личное обвинение, пытался поднять в Совете министров вопрос о санкциях против депутата, но сочувствия не встретил. Ему было предоставлено начать иск о клевете, от чего он благоразумно воздержался. Не добился он и перерыва занятий Думы. В ближайшем заседании нападение продолжалось.