– Погоди, а Бажов не мог это просто выдумать?
– Ну отчего же, мог. Если сам не зашифровал в этих сказах что-то, что могло пригодиться не ему самому, так его потомкам после советской власти.
– Анна, не городи ерунды. В его годы советская власть только укреплялась, конца ей не предвиделось, никто не мог знать, что случится на сломе восьмидесятых-девяностых.
– Бажов Толстого читал?
– Ну, читал, наверное, у нас его все читали. Что, думаешь, он про Синюшкин колодец в «Анне Карениной» прочитал?
– У Толстого есть рассказы для детей. Старик был дидактичен. Там есть рассказ про мужика, который сажает яблоньку, а сам уже на ладан дышит от древности. Его спрашивают, зачем он это делает, ведь он уже не съест с этого дерева яблочка. Старик отвечает, что сам он не съест, так его дети и внуки съедят. Вот потому он яблоню и сажает.
– И посадил он её над Синюшкиным колодцем и зарыл там ещё и богатства рода Толстых.
– Так вот, Бажов поступил, как тот старик у Толстого и, конечно, не потому, что рассказ прочитал. Просто этот рассказ его мог в мыслях укрепить.
– И ты думаешь, что Бажов нарочно собирал сказы, чтобы самому или потомкам его добыть демидовские богатства? Анна, ты сама знаешь, что под Екатеринбургом Демидовы практически не светились: оттуда их с успехом, правда, после непростой борьбы, Татищев отогнал, а де Геннин ему помогал в этом.
– Ну, вот потому они там свои богатства и могли спрятать: никто не хватится по тем самым резонам, что ты сейчас привёл.
– Да, но зачем тогда записные книжки Никиты? Если Акинфий, его сын, золото прятал?
– Прятал Акинфий, клал Никита. Подальше от столицы своей, Невьянска, чтобы на след не вышли. Много было охотников, я думаю. Вот старик и заметал следы.
– А ты почему не заметаешь? Почему хочешь, чтобы я всё это прямо вот так, как ты мне рассказываешь, Украинцеву и выложил?
– Think darling, think. Move your mind quickly! Не всё же мне за тебя думать, поработай и сам. Тебе неплохо платят: сама Анна фон Валлен твоя любовница и патронесса. Пушкина помнишь? «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю», и в каком-то там урагане и так далее. Ты, доцент, не понимаешь: когда у тебя всё есть, тебе надо того, чего не бывает. Когда есть всё, и оно тебе досталось просто так, потому что ты родился, не хватает одного: борьбы. Борьбы за гранью возможного. А для меня, как и для Кнурова из «Бесприданницы», невозможного мало. Вот я и расширяю границы. До совсем невозможного. И оказывается, что его для меня практически нет. Это приятное ощущение. Жаль, что вот этого-то именно тебе не приведётся испытать никогда. Я хочу испытать ощущение полной прижатости к стенке – и выскользнуть. Это всё равно – ну, почти – что выйти из комы. Но выходить из комы опасно и неприятно: то ли выйдешь, то ли нет, да ещё не инвалидом ли. Да и выходишь не сам – лежи себе бревном и жди помощи сверху. А в той борьбе, о которой я тебе говорю, ты сам решаешь очень многое. А я – решаю всё. И потом: я так хороша собой, что опасность и азарт придадут моей красоте только ещё больший шарм – а ведь он у меня есть, правда? Ну, иди, иди сюда, посмотри, не меньше ли его стало за утро без тебя…
