– Мы на балконе нашли старые игрушки, заберешь? – спросил он не поздоровавшись. Тон у него был раздраженным. Я поняла, что теперь это единственный тон, которым муж (бывший? полубывший?) готов со мной общаться.
– Да, конечно. Кузя их любит. Ну или может у тебя в них играть, если хо…
– Мы выбросим, если не заберешь, нам они на фиг не нужны, – перебил Вениамин.
Не то что сушеная рыба.
– Хорошо, – я старалась смотреть мимо Вениамина. – Я заберу.
Он молча ушел на балкон, вернулся с большой клетчатой «челночной» сумкой и бросил мне под ноги, прямо на чемодан.
Я взяла в одну руку сумку, в другую – кастрюлю.
– До свидания, – сказала я Катерине Х., не спускавшей с меня глаз, и пошла вниз. Вениамин уже снова отбыл в спальню.
На улице я поняла, что сумка слишком тяжелая. Тогда я надела зеленую кастрюлю на голову и медленно, все время меняя руки, потащила Кузины игрушки в наш с ними новый дом.
На одиннадцатом этаже у лифта меня ждала хозяйка Татьяна Юрьевна. У нее было виноватое лицо, и это не предвещало ничего хорошего.
– Тоня, простите меня, – заговорила она сразу и быстро. – Я не хотела по телефону, сама приехала…
Тут она осеклась – заметила кастрюлю на моей голове. Выглядела я, наверное, стильно и воинственно.
– Проходите, – устало сказала я. Я же не какой-нибудь Вениамин, чтобы держать человека на лестнице.
– Простите, – повторила она уже в кухне. Тяжело села на табуретку, сложила руки на коленях. – Вам придется уехать из квартиры.
– Та-ак, – протянула я и зачем-то убрала кастрюлю в посудомоечную машину.
– Понимаете, у меня есть сын, – сказала Татьяна Юрьевна, помолчав. – Человек он своеобразный. Он, как бы это сказать, сидит. Сидел. В тюрьме. До недавних пор. А теперь выходит. Жить с ним я не могу. Лишить его квартиры тоже – все-таки сын. Но будет плохо, если он вас здесь застанет.
Своеобразный человек меня просто убьет, поняла я. И возможно, снова сядет, осчастливив мать, но мне это уже не поможет.
– Ясно, – сказала я. – Сколько у меня времени?
– Понятия не имею, – ответила Татьяна Юрьевна и опустила глаза. – Но лучше бы уложиться в пару дней. Вы не представляете, как мне тяжело. Он был таким хорошим мальчиком в детстве. Это же его пианино в маленькой комнате. Подавал надежды, ему прочили Гнесинку и блестящее будущее, я сама ставила ему руку…
Татьяне Юрьевне явно было стыдно – и передо мной, и перед всеми теми, кому ее мальчик подавал ложные надежды, и перед будущим, которое наступило вместо того, блестящего. Я пожалела ее и даже забыла о том, что мне теперь негде жить.
– Разговаривайте со своим сыном, Тоня, – сказала она горько уже в дверях. – И не только об уроках и о беспорядке в комнате. Очень важно знать, чем живет твой ребенок. Очень важно.
Не знаю, имеет ли право мать, у которой сын сидит в тюрьме, давать советы по воспитанию детей, но я ей поверила и пообещала себе, что беспорядок в комнате никогда не встанет между мной и Кузей. Особенно если я ему эту комнату заново найду.
Потом я села на пол и привычно выплакалась.
Утром я проснулась с тяжелой, похмельной головой, хотя ничего, кроме чая, мы с Татьяной Юрьевной на ночь не пили.
Итак, итог: мужа нет, дома нет, друзей нет, работы нет и о поиске даже думать страшно, а остатки денег придется отдать новому хозяину и новому риелтору, без которого за два дня квартиру точно не найдешь. Первый месяц лета прожит зря. Обнуляем результат.
