– Хочу правду, да. Только я не злюсь на твоего папу. И не претендую на его наследство или любовь. Тогда зачем это все?
– Давай съездим вместе в Белогорск, – предложила Жозефина. – На моей машине. Сейчас как раз пробки, я много что успею тебе рассказать по дороге. И если возникнут дополнительные вопросы, заедем к папе и зададим их. А потом спокойно к своей маме пойдешь. Ладно? Перевод я тебе заочно утверждаю – в знак доверия. Я тут главная по брошюрам и йогуртам.
И мы с Жозефиной Геннадьевной поехали на родину.
Поздно вечером я позвонила в мамин белогорский домофон.
– Кто-о? – пискнула дверь от имени мамы.
– Твоя дочь, – представилась я без особенной, впрочем, уверенности.
– Ой, – испугалась мама металлическим голосом. – Что-то случилось? Кузя спит уже.
– Все отлично, – уверила я. – Ты можешь открыть дверь?
– Точно ничего не случилось?
– А если случилось, не откроешь? – домофонный разговор затягивался. Хорошо, что бабушки, вмонтированные в лавочки, уже разошлись по домам.
Дверь протяжно запищала, и я в два прыжка оказалась на втором этаже. В руке у меня был пакет с пирожками, а на лице, думаю, выражение крайней решимости.
– Откуда пирожки? – завела мама светский разговор.
– Вопрос скорее в том, отчего у меня такие маленькие уши. А пирожки испек Геннадий Козлюк. Мы с ним и его дочерью Жозефиной два часа пили чай. И теперь у меня к тебе есть пара вопросов.
– Ну вот, – вздохнула мама. – Тогда будем пить кофе.
Она очень долго грела воду в чайнике, потом минут десять шарила по полкам, пытаясь нащупать там банку с растворимым кофе, но передумала и принялась искать турку, а к ней – кофе нерастворимый. Явно готовилась к беседе. Наконец красиво выложила пирожки на блюдо, села на край табуретки и уставилась на меня своими большими глазами.
– Ну, – потребовала я.
– Да что рассказывать, – отмахнулась мама, как будто речь шла вовсе не о двадцати девяти годах, проведенных мною во тьме неведения. – Гена тебе не отец. Мы с ним дружили в старших классах, он был сильно влюблен в меня. Безответно. Потом я уехала поступать в Ленинград, а он женился на другой нашей однокласснице. Я вернулась, родила тебя, он ушел от Ларисы и дал тебе свою фамилию и отчество, иначе бы меня заклевали белогорские сплетницы за то, что принесла в подоле из Ленинграда. Мы недели две прожили вместе, потом я опомнилась и выгнала его обратно в семью. Мы с бабушкой решили, что мне надо вернуться в институт, а тебе остаться с ней. Вся история.
– Бабушка не знала?
– Нет. Она думала, что он отец.
– То есть, что он гад. А он, получается, благородный человек.
– Угу, – легко согласилась мама.
– Как-то все у тебя просто выходит…
– Да мне всю жизнь стыдно. А когда долго стыдно, привыкаешь.
– Перед Геннадием?
– Перед Геннадием, что не любила, перед Ларисой, что увела, перед бабушкой, что соврала, перед тобой, что бросила. И перед Жозефиной – так ведь зовут девочку? – что устроила ей «Санта-Барбару» в белогорских декорациях. У нее ж небось только ленивый не спросил, почему она с сестренкой не общается. А ленивых в Белогорске мало, особенно когда дело касается чужой жизни.
– Это да. Жозефину жалко. Ей год был, когда он ушел, и год же – когда вернулся. Она и не помнит ничего, а забыть не дают. А вот в остальном тебе зря стыдно.
– Как это? – Мама вскинулась, стремясь защищать свое право быть главным злодеем Белогорска.
– Да так. Геннадий тебя любил и решения принимал сам. Лариса после той истории получила обратно мужа, и у них начался ренессанс в отношениях. До этого он с самой школы жил мечтой о тебе, а тут мечта сбылась, да как-то криво, и он пересмотрел всю свою жизнь. Стал отличным семьянином, купил дачу, дарит жене розы и возит на юг. Все у них хорошо, Геннадий даже веселый, оказывается, а Лариса смотрела на меня спокойно, без всякой злости. Идем дальше. Бабушке лучше было иметь нормального, понятного и осязаемого врага из местных, чем призрачного гонщика из Питера. Так что все логично.
