Нет! – отвечала она. – Это Мамашуля.
И все взрослые смеялись, а она говорила: «Что хохочешь? По лбу хочешь?» Это ее Миколька научил. И все опять смеялись.
Жили они в небольшом опрятном домике под высокой чинарой, обсаженной цветами. Цветы эти Мамашуля выращивала с большой любовью. Она все лето порхала над ними, как бабочка – весело и легко. Звали Мамашулю Мария Константиновна. Она была хорошо сложена и в свои уже немолодые годы ходила прямо, уверенно, с высоко поднятой головой. Голову эту венчали от природы густые пепельные волосы до плеч. В ней чувствовалась уверенность, но не было надменности, скорее, наоборот: чувствовалась какая-то открытость и доброжелательность. Она была бы даже красивой, если не оспины на лице – мелкие, глубокие, отталкивающие ямки без коросток. Вела себя Мария Константиновна всегда независимо и прямо, нисколько не обращая внимания на окружающих.
Мама Даша внешне очень походила на Мамашулю, но манера разговора, поведение были у нее другие. Она была разговорчивой, даже болтливой, быстро сходилась с людьми, бесцеремонно переходя на «ты». В женской компании сразу становилась лидером, а в мужской – предметом вожделения. Как рассказывала про маму Дашу бабушка, в школе она училась средне, как все, хотя могла бы быть круглой отличницей. Активистка и заводила с первого класса, к десятому она была уже заместителем секретаря комитета комсомола школы. Благодаря бабушке Даша прекрасно говорила по-французски и по-английски и могла бы с успехом поступить на факультет иностранного языка в Симферопольский педагогический институт. Благородно же учить детей… Но в школе она работать не хотела.
– Что я там не видела, в этом сумасшедшем доме с табличкой Средняя школа? – с насмешкой глядя на Машулю, говорила Даша.
Физический труд презирала, даже за цветами ухаживать не любила. Полить их там, прополоть – ленилась. Все время на собраниях, на бюро райкома каких-то, на сборах, на сдаче ГТО, на слетах, смотрах художественной самодеятельности, на соревнованиях. Вот и досоревновалась до райкома комсомола, а оттуда ее отправили в Москву учиться.
Вернулась с дипломом о высшем образовании и с сигаретой в зубах. Мария Константиновна спросила ее: «Диплом-то в какой сфере позволяет трудиться?»
– По партийной линии, – ответила.
И – все…
– Потом родила тебя – то ли от первого секретаря, то ли – от второго, то ли – от третьего, – продолжала свой рассказ Мамашуля, может, Василине, а может, себе.
Нет, Мамашуля не сердилась на маму Дашу, а говорила, что в новых условиях и выживать надо по-новому, приспосабливаться. Потом маму Дашу перевели в Севастопольский горком партии, потом – в Москву. А Мамашуля и Василина остались под Чинарой. Ходили гулять в городской парк, на набережную в порт, в цирк, кукольный театр, в детский сад. Потом Мамашуля готовила Лину в школу. Учила читать, писать и по-русски, и по-французски, и по-английски, обшивала, обувала, кормила, поила – в общем, делала все, чем обычно в такой ситуации занимаются бабушки.
Французский и английский языки Мамашуля знала с детства. Им ее еще гувернантка-француженка научила, которую после революции уже, здесь же, под Чинарой, зарубил саблей красноармеец-кавалерист, сказав, что та на Каплан похожа, которая в товарища Ленина стреляла.
– И картавит, как та жидовка: «Пхрастыте, пхрастыте»… Каркает, как ворона! – сказал.
