– Что происходит? – Танюха сидела позади и что-то усердно писала в тетрадь.
– Основы редакторского дела происходят, что еще с ней может происходить, – не поднимая даже глаз на меня, ответила подруга.
– Почему?
– А вот это странный вопрос, – на котором она всё же подняла глаза, чтобы убедиться, что я в себе.
Но, по всей видимости, из себя я вышла какое-то время назад, когда провалилась в сон в своей кровати.
– Я имею в виду… Ничего я не имею в виду.
Какие уж тут вопросы и предположения, когда ты трогаешь свою голову и понимаешь, что у тебя есть челка и выбритый висок. А если есть челка и выбритый висок, то вот тут начинаются вопросы куда серьезнее: что я делаю на ОРД? что я делаю в две тысячи восьмом году? Это был тот вопрос, ответ на который мне нужен был немедленно.
– Телефон дай, – отобрала у Танюхи старую раскладушку.
Не нашла фронтальную камеру, черт бы побрал прогресс, который тогда еще не вставил ее во все телефоны. Сфотографировала как могла и…
– Это я?
– Демидова, ты головой ударилась? – с последней парты переживать уже начал Федя. Федя был не самым коммуникабельным человеком, но тут и ему стало интересно, что же со мной не так.
И, по всей видимости, я действительно головой ударилась – и сильно, раз уж я почему-то оказалась в две тысячи восьмом году, где мне двадцать лет и где в наушниках старосты играет победная песня Билана.
– Какой год? – спросила, обернувшись на заднюю к Танюхе, в надежде услышать помехи в нейронных связях и понять, что наконец меня вытягивает в явь. Но вместо этого услышала:
– Две тысячи восьмой.
– Президент кто? – не унималась, потому что это мог быть не только сон, но и хорошо продуманный розыгрыш моих друзей. Вряд ли, конечно, до такого бы они не додумались, но всё же этот мой вопрос заставил бы их задуматься, потому что…
– Седьмого мая Медведев присягу принял. – Вот поэтому она должна была задуматься, но не задумалась. – Мы же вместе смотрели, Маш. – Брови Таньки поднимались уголками вверх, становились всё овальнее и овальнее. – Прекрати уже.
– Ага, две тысячи восьмой, говоришь.
Из открытого настежь окна подуло легким весенним ветерком, воробушки мигом соскочили с подоконника. Аллочка притихла, уткнувшись носом в классный журнал, а по аудитории защелкали ручками. На мгновение стало так тихо, что в голове можно было услышать, как мозг включил режим профилактических работ. Отвратительный звук. Только резкий визг шин из окна выключил перед глазами испытательную таблицу в разноцветные полосы.
– Да быть такого не может! – вскочила с места, а больше ничего и не оставалось.
– Невыносимая Демидова, сядь уже или выйди из аудитории с вещами! – так же резко подорвалась с места Алла Ивановна.
– Да это всё сон, мне это всё снится! – схватила рюкзак и пошла вдоль рядов.
– Сядь, сядь, Маш, – зашипели с задних парт.
– Ребят, мы давно с вами закончили универ, и всё это, вот эти стены, эти столы – это всё мой сон. Вы часть моего сна.
– Да сядь ты, блин! – крикнула с задней Танюха.
– Из вас от силы пять человек станут журналистами – и всё. Что вы все сидите?! Уходите! Все вы станете…
Таня сорвалась с места. Схватила меня под руку резко, и даже больно стало где-то под мышкой. Вывела в коридор.
– Ты пила, что ли?! – крикнула она и вписала меня в стену уже за дверью кабинета.
– Ну выпила пару бокалов, но сон-то крепкий. Я давно так крепко не спала, Тань. Дай обниму тебя, – потянулась к подруге.
