Октябрина знала столько информации о знакомых Галины Георгиевны, которых даже никогда не видела, что считала, будто знакома со всеми заочно. Но женщина вспоминала не каждый день, ей, наверное, нужно было настроение, чтобы вспоминать прошлое.
Большую часть времени она сидела в зале перед телевизором и вязала носки или шила одежду внукам, которые приезжали только летом и увозили ее с горсткой вещей на дачу за триста километров от дома. И если сын был благосклонен хотя бы пару месяцев в году, то дочь появлялась на праздники и в те дни, когда ей нужно побыть в квартире. В последнее время это случалось чаще, чем говорили бы границы разумного, и разрушительней, чем следовало бы назвать «обыкновенным плановым посещением матери». Легче запереться в комнате и сделать вид, что в квартире кроме пенсионерки никого нет, что никто не ругается на кухне, не бьется посуда, а на балконе не появляется странных пакетов, из которых иногда выползали маленькие рыжие постояльцы. Пакеты не разбирались, даже не трогались. На балкон старались не выходить, но тараканам не страшны ни закрытые двери, ни окна. После обнаружения «новоприбывших» в комнатах еще долго пахло химией. Галина Георгиевна бледнела, худела и почти с Октябриной не разговаривала, даже когда девушка пыталась разговорить ее или развеселить.
Но тяжело было до мая. В мае откуда-то появились силы выходить на улицу, и терпеть появления дочери Галины Георгиевны стало проще. К концу месяца дочь появляться перестала.
Октябрина вышла на улицу. Дверь за спиной скрипнула, скрипнула так жалостливо, будто попросила за что-то прощения, а потом громко хлопнула. Во дворе никого.
Даже с первого этажа нельзя рассмотреть май во всей его красе. В отдалении дома, где не слышно даже шума широких дорог, груши усыпаны белыми цветами, уже раскрылись алые тюльпаны и трава залечила проплешины, превратилась во влажный зеленый ковер. В воздухе пахло летом и дымом – среди частных домов опять что-то горело. Вдали раздавалась сирена пожарной машины. Летом пахнет, конечно, не так, как в родном городе, но все же лучше, чем было до мая. До остановки идти не больше пяти минут, но Октябрина шла в обход. Мимо других старых пятиэтажек, недавно выкрашенных в разные яркие цвета. Радуга, настоящая радуга, уже потускневшая после покраски. Асфальт в прежних дырках. Машины спотыкаются каждый раз, водители ругаются, но все остается по-прежнему.
До школы на автобусе быстрее, но Октябрина выбирала трамвай. Со времен учебы она привыкла приезжать к звонку, и в рабочие годы не собиралась изменять привычке. Ходить по кончику ножа – удовольствие, доступное только умеющим идти на риск. Да и увольнять ее не за что – все-таки она ни разу не опоздала и ни с кем н ругалась.
Покачивания трамвая на старых рельсах успокаивали. Октябрина даже не стала доставать наушники. Молча смотрела в окно и ни о чем не думала.
День обещал быть удивительно пригожим.
Или все-таки нет? Может, и на него найдется туча.
В школе Октябрину встретила тишина. У входа девушка остановилась у зеркала, будто бы посмотреть на себя еще раз, чтобы не забыться совсем, но на самом деле – послушать тишину, густую, объемную. В мае, конечно, школьников меньше, но любая гробовая тишина в школе – это всегда предвестник чего-то нехорошего, она еще со своих учебных лет помнила. Наверное, за дверями ученикам сейчас совсем плохо.
