– Мистер Френдли ясно написал. Голосовые связки банши.
Щуплый пожал плечами, и снова пошёл к стене, на этот раз к холодильнику. Коротышка вылил содержимое колбы в металлическую ёмкость, секундой позже в неё отправились маленькие сморщенные ошмётки плоти, белый порошок и вода. Шерман унёс смесь куда-то за голову Марины, поэтому она не смогла узнать, что там металлически скрежетнуло.
– На пятьдесят три градуса выстави. И давление две атмосферы.
– Время?
– На тридцать минут, – пожал плечами коротышка.
Последняя фраза прозвучала глухо. Дальнейшие слова становились всё тише, всё непонятней, и Марина потеряла сознание.
Марина понятия не имела, как попала в тюремную камеру, потому что пришла в себя только сейчас, лёжа на узкой и жёсткой кровати, почти лавке. Больше всего удивил тонкий плед – кто-то заботливо её укутал, подложив один из уголков покрывала под голову. Стиснув зубы, она медленно села, пытаясь унять тошноту и головокружение, и стала рассматривать свою темницу.
Камера оказалась совсем маленькой, метра три в длину и два в ширину. Под потолком тускло светила лампочка. Три стены были окрашены зелёной краской, четвёртая пряталась за шторой. В дальнем от кровати углу стояло ведро, накрытое крышкой, над ним висела перевёрнутая пластиковая бутылка, заполненная мутной водой – что-то вроде умывальника и унитаза. В изголовье лавки лежал безразмерный балахон – небрежно сшитый, длинный, тёмно-синий, из дешёвой, неприятной на ощупь синтетики. Марина торопливо оделась и почувствовала себя чуть уверенней.
Возле «кровати» на невысоком табурете она увидела ещё одну бутылку с чуть более чистой водой, пластиковый стаканчик, два засаленных журнала комиксов и очень старую потрёпанную Библию. Эта неуместная забота о досуге выглядела форменным издевательством, и из глаз пленницы брызнули слёзы.
Но поплакать всласть не вышло. Едва ведьма первый раз шмыгнула носом, из-за шторы донёсся встревоженный мужской голос:
– Девушка! Вы там как?
– Да тише ты, пусть в себя сначала придёт.
Говорили на русском. Судя по тембру, второй голос с одинаковым успехом мог принадлежать как мужчине, так и женщине. Рефлекторно всхлипнув ещё раз и утерев слёзы, Марина прислушалась.
– Людские самки, если их не остановить, могут рыдать до второго конца света. Так что поддерживаю экзорциста в попытке наладить контакт. – Голос третьего сочился презрением.
– Я просто счастлив, что такой урод, как ты, меня поддержал, – сказал первый. – Что бы я без тебя делал?
– Попросил бы без оскорблений. Хотя чего ещё можно ожидать от плебея.
– Дорогая, не обращайте на них внимания, – заявил второй, бесполый, – они ненавидят друг друга. Вы там осматривайтесь, сколько хотите, мы не торопим. Можете вообще шторку не открывать, если смущаетесь.
– Вот я дурак, на русском с ней заговорил. Сейчас на английском…
– Егор Анатольевич, нас-то с сэром Грэгори она прекрасно понимает, хоть американка она, хоть француженка, хоть эскимоска. Просто испугалась. Не торопите.
За шторкой воцарилось молчание. Марина отметила про себя, что человеком в этой невидимой пока троице, скорее всего, является только один, и он откуда-то с русскоязычной территории.
Перед свидетелями плакать расхотелось. Она встала, и рана тут же отозвалась резкой болью. Пришлось снова сесть. Сжав зубы и задержав дыхание, Марина поднялась снова, стараясь перенести вес тела на здоровую ногу. И задышала, лишь когда поняла, что вполне сносно может передвигаться, держась за стены. К сожалению, слабость и головокружение, последствия кровопускания, никуда не делись, колдовские способности тоже пока не появились, хотя мерзкие наручники с неё сняли. До шторы нужно было пройти всего два шага, и дались они с большим трудом.
