Выше Бога не буду - страница 18

В моем классе было двадцать девять человек: двадцать мальчиков и девять девочек. Культ силы процветал, мы были в состоянии перманентной борьбы за лидерство. Я не был агрессивным ребенком, хотя в обиду себя не давал и никогда не жаловался родителям, никогда. Тяжело оставаться неагрессивным в среде, где агрессия является преимуществом.

Спустя много лет я понял про себя одну вещь: ко мне нельзя относиться несправедливо. Я сделал этот вывод, понаблюдав за всеми, кто когда-то был не прав по отношению ко мне. Для человека, поступившего со мной несправедливо, самым безопасным возмездием была и есть моя физическая реакция, мой одномоментный выплеск энергии и трансформация эмоциональной силы в физическую. Если же в силу обстоятельств я не мог произвести эту трансформацию, человеку становилось плохо. Плохо настолько, что жизнь его катилась под откос со скоростью курьерского поезда, а то и вовсе заканчивалась.

Мне 12 лет. Старшие ребята привязали меня к дереву. Им было весело, очень весело, они ничего не делали, просто привязали меня к дереву. Сказать, что я был в ужасе, – ничего не сказать. Это была такая бурная эмоция! Она не имела слов, это было молчаливое сочетание отчаяния, злости, ненависти и несправедливости. Инициатором был паренек, года на четыре постарше меня. Я «пробил» его. Тогда я ещё не знал, что могу это делать. Лет через десять я узнал о его ужасной судьбе… Позже было еще несколько случаев, но они были разбросаны во времени, поэтому у меня не появлялось ощущение закономерности, пока опять не случилась несправедливость. Меня обвинили во всех смертных грехах. И ведь не врежешь в ухо. Такая ситуация. Я лег спать в полнейшей тоске и безысходности. Долго ворочался и наконец впал в какое-то полудремотное состояние. Вдруг, слышу голос. Мужской, глубокий, очень чистый. "Хочешь, он умрет?"

Я даже не задумывался, о чем речь. Я знал. Я закричал так, как не кричал никогда в жизни: "Н-Н-Н-ЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!".

Я проснулся. Было пять часов утра. А пятью часами позже я узнал, что тот человек попал в реанимацию, и ровно в пять утра врачи констатировали клиническую смерть, но сердце смогли запустить дефибриллятором. Это событие сделало меня крайне осторожным в эмоциях. Понадобилось еще три случая, чтобы я, наконец-то, понял.

Кто стоит у меня за спиной? Кто решает вопросы счастья и несчастья, жизни и смерти? Кто этот судья? Я не знаю. Я слышал его однажды.

Детство у меня было хорошим, правда, для этого родители работали с утра до вечера, а папа, кадровый военный, еще умудрялся подрабатывать тем, что шил шапки. Во Львове он в свое время работал помощником портного и там научился шить практически все, кроме шапок: там они особо и не нужны, а на Урале его умение оказалось востребованным. Первую шапку он сшил мне, и она получилась такой классной, что он сшил вторую и себе. Потом еще кто-то попросил шапку – и понеслось. В феврале 1973 года папа купил машину – дополнительную степень свободы, которую мы всей семьей использовали с огромным удовольствием.

Мы путешествовали по разным городам и республикам, и я стал замечать существенную разницу в ощущениях от своего географического положения. На удалении двухсот километров разница особо не чувствовалась, но если расстояние было больше, я точно понимал: место новое, есть в нем что-то для меня непонятное, не мое, и поэтому надо быть осторожным. Особенно заметно это ощущение накрывало меня в горах. Горы я люблю не меньше моря, 13 лет я жил в их окружении и силе. Но тревожность в горах иногда утомляла. Я понимаю, какую энергетику они несут, и почему родившиеся в горах отличаются от родившихся на равнине. Но это понимание пришло позже, когда система знаков стала для меня объективной. Я помню слова своей бабушки. Всегда есть причина. Ищи. Смотри и увидишь.