– Например, ты.
– Господин Фуррет! – буквально взвыл Хото, – да вы издеваетесь, что ли?! Бубо – редкостная сволочь, и мое сердце его гибель совершенно не огорчает. Но я же мирный человек! Курицу убить не могу! Хлеб с закрытыми глазами режу, чтобы слезы от жалости не пошли.
Фуррет несколько раз свел ладони, изображая аплодисменты.
– Хото, мне не надо врать. Я же пришел не как враг. Сказки про хлеб и куриц, будешь рассказывать своим поблядушкам на Стрельбище. Ты был Ловчим. И под птицей на твоей спине – крылатый мяур с огненным мечом. Ты убил народу больше, чем живет в этом городе.
Высота посерьезнел лицом, наклонился доверительно к Фуррету:
– Позвольте, гранд мастер, признаться?
Фуррет, не сдержавшись, потер руки:
– Позволяю.
Оглянувшись на стражников, что стояли у кареты, и внимательно наблюдавших за Ойгеном, Хото наклонился еще ближе:
– Господин Фуррет! Ваши дознаватели позволяют себе греховные утехи в глаза и уши, отчего страдает их взор и остатки ума! Все страсти, что вы мне тут рассказываете, это все некий доппельганнгер, позаимствовавший у меня внешность и харизму! Или не притворщик, а мой потерянный троюродный брат! Я, если хотите знать, от службы откупался. Надо мне та служба? Я и так при профессии и работе! И про партак – брехня! У Грифа спросите, что я чистый был, до его работы!
Фуррет, дождавшись окончания тирады, легонько щелкнул Высоту в лоб:
– Врать не хорошо. Я сказал все, что хотел сказать, и услышал все, что хотел. Сделай выводы. Ты мне как сын, но я всегда могу усыновить кого-то еще.
– Да понял я, понял!
Хото умудрился в тесноте кареты грохнуться на колени, поцеловать Фуррета в колено, обтянутое шелковыми чулками. Естественно, при этом, засыпать всю карету штукатуркой. Дрожащими руками, Высота полез за пазуху, вытащил кисет, в котором лежал серебряный грош. Еще более дрожащими руками, Хото протянул монету ошалевшему от такого напора Фуррету:
– Примите, господин гранд мастер, как дар за заботу!
– В жопу себе засунь! – грубо ответил господин Фуррет, отстраняясь от свихнувшегося стенолаза.
Хото тут же перестал паясничать, сел обратно:
– Простите, гранд мастер, но вынужден отказаться. Я же с Севера, а там ваших южных развлекушек не понимают. Увы, консервативны мы, и отсталы…
Фуррет только головой покачал:
– Ты себя в зеркало видел, «северянин» хренов?
– Внешний вид, – нравоучительно поднял грязный палец Высота, – сие лишь наносное. И судить по нему, признак поверхностного ума, в чем, вас, господин Фуррет, я заподозрить и не смею! Вы видите во мне всего лишь южанина, а я вижу перед собой честного уставшего человека, которого вусмерть достало приставать к другим честным и уставшим людям с глупыми вопросами. Но что поделать – служба!
Фуррет открыл дверь, указал на нее Высоте:
– Окажи мне последнюю услугу, исчезни.
– С превеликим удовольствием, – откланялся Хото.
Фуррет выдохнул с некоторым облегчением, когда проклятый стенолаз все-таки выбрался из кареты. И тут же увидел, что случилось с обивкой. Все поверхности, которые соприкасались с проклятым настенным штукатуром, были покрыты тонким слоем белесой пыли.
– Хото, мать твою! – не сдержавшись, Фуррет высунулся из окна. – Ты что мне тут натворил?!
– Я же предупреждал! – развел руками Высота. – И предлагал поговорить на лавочке. А вы со своей секретностью все носитесь и носитесь! Будто окружающие не знают, где вы ночуете раз в два дня!
