Я смотрел на валун и шептал про себя:
– Людка, Людка, что же ты делаешь?
И слышал: «Прощай, Колька, прощай. Ты меня не любишь».
Лёгкий ветерок шевелил мои волосы, холодил распахнутую настежь грудь. Я зашёл в воду. Мелкая рыбёшка крутилась возле ног.
– Николай, да ты откуда? – раздался громкий голос Василия Кошелева. – Вот чёрт, да ещё и в броднях, не иначе, как с нами собрался на рыбалку.
– Угадал, – ответил я, и мы с ним обнялись.
Вскоре вся бригада была в сборе. И, оглашая окрестность, катер, баркас и лодка двинулись вверх против течения. Я смотрел на берег, но многие места не узнавал. Мне было немного грустно. И стоило только посмотреть на берег, я видел Людку. Я понимал, что это просто мираж души и ничего больше, но избавиться от него не мог. А грудь щемило так, что не было сил.
Катер развернулся у песчаной отмели, и с баркаса в воду стала падать сеть. Мужики бросали её очень ловко и сноровисто, ничего не скажешь – опыт был. Невод напружинился, как бы встал на своё основание, расправив поплавки и грузила, мол, давайте, ребятки, потягаемся силёнками. Я вон какой большой. Мы тянули его к берегу изо всех сил. А он как будто застрял на месте, испытывая наши нервы.
Утирая катившийся по лицу пот, Кошелев говорил:
– Что же это такое? Никогда так тяжело не было, как сейчас.
Медленно шаг за шагом, мотня невода приближалась к берегу. А в ней, вода от рыбы, прямо сказать, кипела. Да чайки ещё кричали так, что заглушали всё, и наши разговоры, и распоряжения бригадира. Подъехали два «Прогресса». Обнажённые мужчины и женщины смотрели на невод неотрывно.
– Продайте рыбки, мужики, – просительно сказал один из них. Он вытащил бутылку водки, затем другую и повертел ими в руках.
– Нет, – резко ответил бригадир.
– Друг же приехал, как ты этого не понимаешь, – вскипел Кошелев.
Бригадир ещё немного поупирался и согласился. На мои же доводы, что этого делать нельзя, никто не обратил внимания.
– Никола, ты не волнуйся. Мы маленький пикничок в честь твоего приезда сделаем на природе, сто грамм к ухе не повредит, – спокойно сказал мой друг Василий Кошелев.
Мы расположились в тени раскидистых берёз. Место было сухое, покрытое мелкой травой, вытоптанной ногами рыбаков. Сколько здесь было сварено ухи, боже! Запах реки и рыбы был такой плотный, что мне казалось – и через десятилетия он не выветрится, какие бы не дули ветры.
Кошелев суетился, собирая дрова на старое кострище. Рыбаки, выбрав нужную рыбу для ухи, чистили её. Костёр запылал. И чёрный котёл, потрудившийся на своём веку, может быть, не один десяток лет, принял огонь на себя. С одного края у котла была уже трещина, но он всё же служил бригаде и отменно.
– Пусть уху дымком охватит, дымком, – говорил скороговоркой Кошелев бригадиру. – Иван Демьяныч, плесни немного водочки в уху, как мы это раньше делали для смаку.
Рыбаки степенно мыли в реке руки, раздевались и садились вокруг костра на травку. Бригадир разлил водку в кружки и торжественно сказал:
– Коля, давно же ты не был с нами, ох, давно. Сколько лет-то?
– Шесть, – ответил я, не задумываясь.
– Спасибо, хоть не забываешь. Ну, за приезд блудного сына.
И все выпили. Сначала все усиленно ели, потом пошёл непринуждённый разговор. Кошелева вдруг повело в сторону, и он чуть не клюнул в котёл. Его оттащили от костра и положили на травку. Разговор прекратился. По кругу опять пошла бутылка. Чокнулись снова. Кошелев, услыхав звон кружек, раскрыв рот, промычал:
