Так он и сделал. И судьба, надо сказать, оказалась на его стороне. Только они выехали в сторону штаба армии, как налетели юнкерсы, стали бомбить. Они с конвоиром выскочили из машины, залегли, ну а остальное было делом несложной техники. Мазур, воспользовавшись моментом, оглушил конвоира, вытащил у него ключи от наручников, а потом связал конвоира его же собственной гимнастеркой. После этого засунул ему в рот портянку и велел, если жить хочет, лежать тихо до самой ночи. За это время Мазур рассчитывал перейти нейтральную полосу и стать недоступным для легавых из Смерша. Все шло хорошо, пока он не решил наведаться в лагерь партизан: здесь его обезоружили, связали и, судя по всему, в ближайшее время пустят в расход.
От невеселых мыслей Мазура отвлек протяжный крик совы из предрассветных сумерек. Лейтенант различил в знакомом голосе ночной птицы что-то странное и тут же понял – это не сова, это сигнал часового, который охраняет лагерь. Часового этого он сам заприметил, еще когда пробирался в лагерь, но на всякий случай обошел его стороной – мало ли что.
Спустя мгновение после совиного крика сухо щелкнул пистолетный выстрел, заработали, будя лесное эхо, автоматы. Лес, только что тихий, будто храм, в один миг наполнился шумом и грохотом.
– Е́зус Мария! – Рыжий Збигнев переменился в лице, повернул голову влево – туда, откуда гремели очереди.
Из палаток уже выбегали партизаны, матерились, прыгали на одной ноге, на ходу натягивая сапоги. Збигнев отдавал зычные приказы, и поляки по двое, по трое уходили в туманную смурь – туда, откуда слышалась стрельба.
– Я же говорил! – крикнул Мазур Збигневу. – Я предупреждал!
– Заткнись, – бросил ему Збигнев и вдогонку прибавил еще несколько крепких словечек. Ясно было, что сейчас не время препираться, – и лейтенант умолк.
Збигнев кивком подозвал к себе горбоносого Кшиштофа, велел ему охранять командира и присматривать за русским.
– Если фрицы подойдут слишком близко, расстреляй! – велел он.
Кшиштоф кивнул и угрюмо поглядел на лейтенанта. Тот вспомнил, что, кажется, слово «стшелач» первым произнес именно он, и невольно поежился. Збигнев бросил озабоченный взгляд на вход в землянку, где лежал больной командир, напоследок махнул Кшиштофу рукой, а затем нырнул в лес, следом за прочими партизанами.
– Отпусти меня! – вслед ему крикнул Мазур. – Дай оружие! Я свой! Я помогу!
Но Збигнев даже не обернулся, а Кшиштоф сильно пнул лейтенанта сапогом и зарычал на него. Мазур понял, что поляк требует лечь, и, не дожидаясь, пока тот добавит еще и автоматом промеж ушей, рухнул на землю под куст. Падая, ушиб плечо, лежал теперь, морщась и исподтишка поглядывая на своего сурового охранника.
Стрельба в лесу все усиливалась, потом грохнула граната – одна, вторая, третья. Кшиштоф присел возле Мазура, чтобы не быть легкой мишенью, тревожно глядел в ту сторону, где шел бой.
– Не туда смотришь, – хмуро бросил лейтенант.
– Цо? – не понял Кшиштоф. – Цо му́вишь, пьес?[5]
– Я говорю, смотришь не туда, – повторил Мазур, пропуская пса мимо ушей.
Главная опасность шла сейчас не оттуда, где рвались гранаты и гремели выстрелы. Если немцы оттеснят партизан и прорвутся с той стороны, где идет бой, они с Кшиштофом увидят это сразу. Скрытая, а потому особенно страшная угроза могла проявиться с другого конца поляны – там, где сейчас пока было тихо. Фрицы могли обойти партизан с фланга и неожиданно появиться там, где их никто не ждал. Именно туда, в тишину, и следовало смотреть в первую очередь.
