Когда фасад очередного магазинчика заканчивается и облокотиться больше не на что, ладонь девочки всё равно остаётся на весу – только шаги у незнакомки становятся ещё меньше и её другая рука тоже немного приподнимается. Всё это кажется мне странным. Я стараюсь не пялиться совсем уж в открытую, чтобы девочка не испугалась, но всё равно постоянно поднимаю взгляд, наблюдая за её движениями.
Как и вчера, она ненадолго останавливается около какого-то цветочного магазина. Перед ним прилавка с цветами нет, и маленькая ручка девочки проводит лишь по воздуху, рассекая его.
Лишь когда между нами остаётся не больше двух метров, я понимаю, что она слепая. Тёмные чёрные глаза безвольно смотрят вниз, гипнотизируя разбросанную под ногами щебёнку. Я изумлённо смотрю на то, как спокойно девочка продолжает идти, распахнув руки, и мне кажется, что она даже не замечает меня. Я сдвигаюсь вправо, пропуская девчушку, и не успеваю отреагировать, когда она несильно врезается в Грину, которая шла рядом.
– Ой!
Девочка резко останавливается, поворачивая голову в сторону собаки, явно не ожидая какого-либо столкновения. Я уже хочу отодвинуть овчарку и извиниться, когда незнакомка начинает говорить:
– Это Ваша собачка?
Детское личико поворачивается ко мне. Безжизненные глаза застывают чуть ниже моего лица, и я понимаю, что девочка вполне представляет, где я стою. Она счастливо улыбается. Её левая рука всё ещё лежит на спине собаки. Я автоматически киваю и лишь потом осознаю глупость своих действий.
– Да.
Голос получается сухим, но я честно стараюсь привести его в норму.
– Да, моя. Грина зовут.
Лицо девочки забавно вытягивается.
– Странное имя.
Её голос звучит легко и беззаботно. Она немного думает, прежде чем сказать, что это имя ей всё-таки нравится.
– А я могу её погладить? У собачек всегда такая приятная мягкая шёрстка.
Я сомневаюсь, что у Грины мягкая и приятная шерсть, и эта мысль меня неожиданно расстраивает – не хочется разочаровывать ребёнка. Наверное, я слишком долго молчу, потому что девочка убирает руку со спины овчарки и улыбается уже не так широко.
– Да, конечно. Гладь сколько хочешь, она не кусается.
Собеседница опять расцветает.
– Классно! Спасибо!
Она разворачивается к Грине полностью и засовывает руки в её шерсть. Девочка гладит её, нелепо протягивая руки взад-вперёд, почти полностью ложится на собаку и весело смеётся.
– А знаете.
Незнакомка опять поворачивает голову ко мне. Её левая рука переносится со спины на голову Грины и ласково треплет её макушку.
– …никакая собачка не будет кусаться, если её не злить.
Я улыбаюсь. Порываюсь сказать, что, конечно же, так и есть, но потом передумываю: не хочу врать ребёнку.
– К сожалению, некоторые кусаются просто так.
– Это невозможно.
Девочка говорит это уверенным, твёрдым голосом, и кажется, что она безоговорочно права, хотя я понимаю, что это не так.
– Они кусаются, только если им кто-то сделал что-то плохое. Или если они понимают, что им сейчас сделают что-то плохое. Они просто защищаются.
Она немного затихает и опять разворачивается в сторону Грины.
– Кирилл говорит, что все так делают. И люди, и животные, и птицы… Но собачки и вправду всегда хорошие. Если не болеют. А если болеют, то их нужно вылечить – и они опять будут добрыми. Ваша же собачка не болеет?
Девочка обеспокоенно крутит головой.
– Вы же её лечите?
Честно говоря, Грину я к ветеринару никогда не водил. Но она вроде ни на что и не жалуется, так что я решаю, что ответ мой вполне правдив.
