Я знаю, что лететь нам не больше часа, но все равно кошусь в окно, ожидая нападения. Мы покрыли уже половину пути, и я, в надежде, что смогу хоть как-то успокоиться, снимаю с шеи медальон, глажу пальцами черное золото, говорят, оно и раньше было очень редким, а сейчас его и вовсе перестали добывать, и в сотый раз перечитываю гравировку: «Самое странное в мире – время». Этот медальон мама подарила мне на девятый день рождения, и, по сути, этот медальон – чуть ли не все, что у меня от нее осталось. Она сказала, что он будет мне напоминанием и защитой, а я до сих пор не могу понять, что она имела в виду.
Я так и не узнала, каким даром обладала моя мама. Помню только, однажды я не могла заснуть и хотела спуститься вниз, чтобы попросить чашку горячего шоколада, но застыла на лестнице, услышав мамин плач.
Папа спрашивал ее, что не так, а она только плакала и повторяла: «Она стала такая красивая», потом мама успокоилась и потребовала, чтобы папа заставил дядю Гордона пообещать, что он не бросит нас, когда их не станет. Папа, судя по голосу, был в замешательстве, но согласился. Через полторы недели, в мой день рождения, мама подарила мне медальон, словно зная, что случится потом, а через два с половиной месяца их не стало.
– Мы на месте.
От тихого голоса пилота я вздрагиваю, и отмечаю, что гул хауберда стал тише, значит, мы и правда уже на земле. Я поднимаюсь на ноги и выхожу из хауберда, не отрывая взгляда от небольшого кирпичного двухэтажного дома, а сердце мучительно сжимается в груди. С этим местом не связано почти ни одного счастливого воспоминания. Только тетя Анабель.
Поднявшись по ступеням знакомого крыльца, я глубоко вздыхаю, перед тем как постучать, затем слышу дядин голос и его шаркающие шаги, усиливающиеся с каждой секундой. Описать его лицо, когда он видит меня, стоящую у него на пороге, невозможно, и, хотя он просто молчит и смотрит на меня, приходится сделать хорошую мину при плохой игре и притвориться, что я не пропадала неизвестно где шесть лет.
– Привет, дядя. Давно не виделись.
Дядя продолжает смотреть на меня так, словно видит приведение, а потом выдает, подтверждая мое предположение:
– Я думал, ты мертва.
Кто бы сомневался, вот только не думал, а надеялся. Не дожидаясь приглашения и прекрасно зная, что я его не получу, я прохожу в дом мимо него, и тут же, из прихожей, зову Джона. Мой младший брат слегка ошарашено выходит из комнаты и обнимает меня.
– Изабель, ты… здесь?
Судя по взгляду, он вспомнил тот день, когда я со скандалом ушла отсюда, поклявшись, что никогда не переступлю порог этого дома снова. Подняв руку, я треплю волосы Джона, черные, как у меня и с грустью отмечаю, что он вырос и еще больше стал похож на маму.
Чуть наклонившись, я тихо шепчу:
– Я тебя забираю, иди, собирай вещи.
Затем с неохотой поворачиваюсь к застывшему в дверях дяде, успев заметить, как лицо Джона озарилось счастливой улыбкой. Стоит ему уйти, как дядя скрещивает на груди руки и произносит:
– Я его тебе не отдам, не позволю забрать.
– А я и не спрашиваю разрешения. – может, не зря он меня ненавидит? Впрочем, его чувства взаимны. – Он мой брат и я – та, кто должен о нем заботиться.
Я говорю это спокойным, уверенным тоном, а дядя багровеет от ярости.
– Я сказал, он никуда не пойдет!
– Сейчас гораздо важнее, что говорю я, – лениво поигрывая в воздухе пальцами, произношу я.
