Наверное, кто-то крикнул от двери барака или сбегали на вахту и сообщили о драке. В барак влетели охранники. Они схватили старого узбека и его напарника. Серого не тронули. Он личность в зоне известная. Вохровцы удивленно смотрели на пахана. Уж очень все непонятно было! Если бы кто-то лежал окровавленный у ног Серого, это было бы в норме.
А тут сам высший авторитет в крови и в полной растерянности, такое понять трудно. Узбеков повели на вахту.
Позвали и Василия, как свидетеля. На вахте он оказался необходим и как переводчик. В годы учебы в Ташкенте он запомнил немало узбекских слов. Здесь, в лагере, иногда говорил с узбеками, вставляя слова из их родного языка. Они за это к нему относились по-доброму.
Пока шли на вахту, пожилой узбек шепнул:
– Не говори, что я его резал…
У Василия не было к нему неприязни. Ну, погорячился человек. Тем более Серый сам виноват. Ромашкин даже зауважал этого узбека за то, что сумел за себя постоять.
На вахте старик говорил только на своем языке, заявив, что не знает по-русски. Василий понял его замысел и стал помогать выкрутиться. Переводил, добавляя по своему разумению то, что поможет старику.
– Он простой колхозник, Хасан Булатов, по-русски не говорит.
– Колхозник? А зачем нож при себе носил? Где его взял? Человека чуть не зарезал! За это срок добавят.
Ромашкин глядел в черные, теперь спокойные глаза узбека. Он все понимал, но делал вид, что ждет перевода. Василию и своему другу подсказывал по-узбекски:
– Говорите, что у меня не было ножа. И вообще это не я дрался. Меня случайно замели.
Напарник старика, широколицый усатый здоровяк, забасил:
– Я видел: он не дрался. Он другой, я видел. Я свидетель, он другой.
– А кто ножом бил? Вон кровь на нем…
Усатый продолжал:
– Ой, начальник, там все в крови. Много крови было. Тот человек по бараку бегал, всех кровью пачкал.
Охранники спросили Ромашкина:
– А ты что скажешь – он или не он?
Василий, изображая на лице полную преданность и честность, заявил:
– Нет, это не он. По-моему, те двое вообще не из нашего барака. Поэтому Волков и хотел их прогнать. Чужие те были.
– Так зачем мы этих привели? – Охранники переглядывались.
– Я не знаю. Вы заскочили и взяли этих. Может, ближе стояли…
– Ну, ты не мудри! Если не эти, говори, какие другие?
– Я же сказал, чужие, не из нашего барака те были. Я их не знаю.
Охранник, сидевший за столом, отложил лист, приготовленный для составления протокола.
– Кончай, Петро, у них разве чего-нибудь добьешься. Эти не те. Тех никто не знает. Концы в воду. Давайте ужинать, жрать охота. Гони их к… матери.
И, не дожидаясь согласия, крикнул:
– А ну, выметайтесь!
Когда шли к бараку, узбек сказал:
– Спасибо тебе, не заложил. Булатов добрых дел не забывает. Меня Хасан зовут. А его Дадахан. Он басмач. А я старый вор. Меня еще при царе к виселице приговорили. Но я убежал в Турцию. – Старик расстегнул телогрейку и рубаху, открыл грудь, и Василий увидел красивую татуировку: изогнутые арабские буквы, с точками и завитушками над ними. – Это из Корана. Аллах меня хранит долгие годы от пули, виселицы и болезней.
Сказанное было для Ромашкина очень неожиданным. Он принимал старика за сельского жителя из далекого кишлака, и вдруг он старый вор. Как же теперь Серый с ним встретится?
Убить этого Хасана просто так нельзя, по лагерным понятиям он вор в законе. Воровская компания должна «качать права» и решить, как поступить. Но Серый может отказать в законе какому-то лашпеку, так его покалечившему. Все зависит от степени обиды Серого. Но после того, как его публично полосовали ножом и все видели его растерянность, Василий полагал, Серый не простит. Судьба старика, наверное, уже решена.
