Женщина оказалась сообразительней, чем Гордеев думал. И на не заданный ей еще вопрос ответила сама: они с Егором – это с «сидельцем» – давние и близкие друзья. Она подумала, будто прикидывая подлинный смысл слова «близкие», и добавила:
– Были достаточно близкие. До определенного времени. Затем у нас произошло взаимное охлаждение, которое обернулось новой, скажем так, исключительно духовной близостью в те дни, когда с ним случилось это.
– Под «этим» надо понимать его санкционированный переезд в Бутырки? – прохладным тоном осведомился Гордеев.
Это был момент его беседы с посетительницей, когда он сам еще не пришел ни к какому выводу и склонялся больше к тому, чтобы вежливо выслушать даму и найти веские аргументы для отказа. На худой конец, можно ее «перекинуть» кому-нибудь из коллег, у кого совсем нет работы. Да хоть бы и Вадьке Райскому – этот вмиг учует, где денежкой пахнет.
Некоторая неловкость заключалась лишь в том, что эту занятную даму направил именно к нему, Юрию Петровичу, заведующий юридической консультацией, сам «великий и ужасный» сэр Генри, то бишь Генрих Афанасьевич Розанов. Но даже это обстоятельство еще ни о чем не говорило. Тот мог просто из озорства, присущего старому ловеласу и тонкому знатоку человеческих душ, кинуть Юрочке мелкую «подлянку», зная, что он неравнодушен к загадочным и красивым женщинам. «Ах, она вам нравится, коллега? Вы не остыли еще к женским прелестям? Ну так нате, кушайте себе на здоровье!»
Интересно, а где сейчас Вадим? Может, и ему бы послушать?
– Нет, – категорическим тоном произнесла дама.
– Что, простите? – не сразу врубился занятый своими мыслями адвокат.
– Вы спросили про тюрьму, – сухо и неожиданно отчужденно объяснила она, отчего ее лицо приобрело новую прелесть. – Я ответила: нет. Но вы меня не слушаете?
– Напротив. И очень внимательно. Прошу меня извинить, мадам…
– Вы уже забыли, как меня зовут? – искренно удивилась она. И вместе с обворожительной улыбкой на ее щеках обозначились совершенно обаятельные ямочки. – Но Генрих Афанасьевич представил меня вам. Разве не так?
– Я был настолько поражен вашим совершенством, что думал в тот момент совершенно о другом, – многозначительно улыбнулся Юрий Петрович.
Вот такое «коленце» рискнул выкинуть Гордеев. И после этого дама, по его мнению, должна была либо встать и гордо покинуть помещение, либо… Либо остаться, но, возможно, в некоем новом уже для себя качестве.
– О чем же, если не секрет? – Она улыбалась, чувствуя силу своих чар.
Ну давай, давай…
– Боюсь, мой ответ может показаться вам слишком дерзким, а потому лучше умолчу.
– Господи, Юрий Петрович! – засмеялась она и закинула ногу на ногу, чем откровенно подчеркнула прочие свои достоинства. – Извините и мне мою дерзость, но у мужиков на рожах обычно столько всего написано, что прочитать эту «открытую книгу», ей-богу, не составляет никакого труда… Ладно, не отвечайте. – И добавила задумчиво: – Разве что когда-нибудь… – После чего стала снова серьезной и озабоченной. – Повторяю: нет и нет. Он уже был на нарах, когда я встретилась с его матушкой, Варварой Николаевной. Умная и добрая женщина. Во всяком случае, ко мне была.
– С ней что-то случилось? – вежливо спросил Гордеев.
– Почему? – удивилась женщина.
– Вы сказали – была.
– Ах поэтому… Нет. Она сказала мне: Леночка, ты единственная, кто может спасти Егорушку и вытащить его из тюрьмы. Вот тогда я и узнала. Но меня к нему, естественно, не допустили, я ему формально – никто, да теперь уже и во всем остальном – тоже. А матушка была у него, и он рассказал ей, что мог.
