– Это уж не твоя забота, дорогая! Ты только отпусти его.
– Ладно. Прохвост, ступай с кривым, чтоб ему и второй глаз выклевали! Посмотрим, чему он тебя научит.
– Впериот! – скомандовал Илико и бодро зашагал к воротам.
– В чем дело, Илико? – спросил я.
– Просьба у меня к тебе, Зурикела: хочу послать тебя к Иллариону…
– Это еще зачем?
– Нужно выпросить у него пуда три вина – знаешь ведь, вино у Иллариона лучшее в селе.
– Лучше выпроси у бабушки, она не откажет.
– Благодарю покорно! Мне вино нужно, а не уксус. Я не огурцы мариновать собираюсь.
– Так и передам бабушке.
– Передашь, зашью тогда тебе этот рот, что растянул до самых ушей, – и делу конец! Лучше делай, что говорю. Иди к Иллариону и попроси – пусть продаст или одолжит вино. Он уважает тебя, не откажет…
– Кому нужно вино? Тебе? Вот ты сам и проси…
– Зурико, дорогой мой, милый, без ножа меня зарезать хочешь? Сделай одолжение, выполни мою просьбу, ведь он после той телеграммы меня на выстрел к себе не подпускает… А если он откажет, тогда…
– Что тогда?
– Тогда… Тогда ты должен пометить кувшин, в котором он хранит «Цоликаури»[9]. И я выкину с ним такой фокус, что вся деревня говорить будет.
– Какой фокус?
– А вот какой: вино из помеченного кувшина Иллариона в полночь перекочует в мой кувшин. Понял?
– Да ты с ума спятил, Илико!
– Не ори, болван! Забыл, чей табак куришь?
– Подумаешь! От твоего табака того и гляди чахотку наживешь!
– Ну ладно, лучше поговорим о деле. Десять пригоршней табака, и ты – могила. Идет?
– Сейчас же дашь?
– Ну конечно.
– Ладно, иди домой, я сам приду к тебе с ответом.
– Ну смотри!
– До свидания!
Илико поцеловал меня в лоб, потрепал по щеке и, просверлив меня единственным глазом, проникновенно сказал:
– Слышь, Зурикела: изменить Илико Чигогидзе – все равно что изменить родине. Не забывай об этом…
– За кого ты меня принимаешь? – обиделся я.
Успокоенный Илико бодро зашагал домой, а я отправился к Иллариону.
Солнце щедро подрумянивало рассыпанные по всему балкону сушеные яблоки. Сам Илларион полулежал на разостланной под липой козьей шкуре и очень старательно читал газету недельной давности. В нашем селе вообще не существует сегодняшней, вчерашней и позавчерашней газеты, все газеты недельной давности.
– Здравствуй, Илларион!
– Зурикеле привет!.. Что нужно было чуть свет этому кривому черту?
– Просто так зашел.
– Все же что говорит этот разгильдяй?
– Вина, говорит, хочу. Пойди, говорит, к Иллариону, пусть, говорит, одолжит или продаст три пуда.
– А стрихнина он не хочет?
– Нет, вина, говорит, хочу.
– Такого вина, какое можно на этого сумасброда расходовать, у меня нет!
– Жалко его, дай!
– А он нас пожалел, когда подсунул наперченный табак? А про телеграмму ты забыл?
– Это правда!
– Ну и не уговаривай меня!
– Знаешь, что он сказал!
– Hy?!
– Если, говорит, Илларион откажет, ты, говорит, пометь кувшин с лучшим вином, а я, говорит, его в полночь опустошу в два счета…
– Ах вот как?! Ну, Зурикела, теперь мне нужна твоя помощь! За мной, знаешь ведь, не пропадет!..
Вечером я сидел у Илико и отчаянно торговался:
– На тебе две пригоршни табаку, и больше не проси!
– Что такое! Выходит, даром я кувшин помечал?
– Ну, черт с тобой, бери четыре!
– Десять!
– Четыре!
– Десять!
– Сдохнешь, дурак! Пожалей свои легкие!
– Это не твоя забота! Гони табак.
– Пять!
– Или давай все десять, или я сейчас же иду к Иллариону и выкладываю ему все!.. До свидания!
