Я буду надеяться на чудо - страница 12
Подруги, обдумывая сказанное, пригорюнились. А потом мама сказала: «Люсь, у твоего племянника неплохая скамейка запасных: дед, две тетки. А если что-нибудь со мной случится, никому кроме мамы Лены мой Валька не нужен».
– То есть тебе не бабушку, а себя жалко? – ехидно спросила Аня.
– Мне всех жалко. Бабушку я очень люблю. Маму, между прочим, тоже. У нее поддержка – одна бабушка и больше никто. Я-то еще несовершеннолетний.
– У тебя же еще одна бабушка есть в Москве.
– Мне кажется, не очень она нас любит, – осторожно выразился Валька. – То есть она по-своему любит… но не очень сильно.
– Но если с мамой твоей что-нибудь случится, она ведь тебя заберет?
Валька подумал немножко и уверенно сказал:
– Нет. Устроит в престижный детский дом и будет говорить: я даю тебе элитное образование!
Энн опять что-то забормотала с закрытыми глазами.
– Энн, ты что?
– Я молюсь за свою скамейку запасных. И за твою тоже.
Больше они не разговаривали. Быстро пошли назад, уже не останавливаясь, чтобы забросить удочку. Когда вышли на пляж, Аня прервала молчание:
– Валь, а если тебя твой отец отыщет, ты его простишь?
– Не за что мне его прощать. Мама сказала, мое рождение он не планировал.
Аня вспылила:
– Ну почему, почему? Он, значит, тебе ничего не должен?
– Конечно.
– Мой планировал, однако бросил меня. Какая разница?
– Разница огромная. Он тебя любит. Скажешь, нет?
– Но он меня бросил!
– Неправда. Он ушел от твоей мамы, но продолжает вас любить. Он дает деньги, интересуется, как вы живете. Я вас не видел вместе, но ты наверняка ему грубишь. Разве нет?
– Естественно!
– Это неестественно, но обычно. Вот представь, через несколько лет вы выйдете с сестрой замуж.
– Я не выйду замуж!
– Выйдешь, все выходят. И мама ваша останется одна. Ты зайдешь к ней узнать, как она живет, а она тебе скажет: чего приперлась, ты меня бросила!
– Мама так не скажет.
– Правильно, не скажет. Потому что любит тебя.
– Да что ты понимаешь!
– Может, и не понимаю. Но верю умным людям: любить – значит прощать.
– Он сейчас любит новую жену и новую дочь.
– Он разрывается между вами. Я представляю, если бы мама с бабушкой стали меня дергать: бабушка что ей тяжело одной жить, и чтобы я в Утятине остался, а мама что пора в Москву ехать, и она без меня тоже не может. Но они не будут мне нервы мотать, они обе меня любят.
Аня топнула босой ногой и побежала вперед. Энн дернулась за ней: «Аня!», а Валька придержал ее за руку и сказал:
– Не надо. Пусть она подумает.
– О чем?
– О папе с мамой.
Открывая свою калитку, Энн спросила:
– Валь, а можно я приду к вам помогать забор ломать?
– Это мужская работа.
– Но доски я же могу таскать…
– Ладно, приходи.
Аня и Энн пришли вместе. Валька только вздохнул: эта малявка наверняка еще и уговаривала Аню прийти сюда. Дядя Гена с сомнением поглядел на помощниц и предложил:
– Девчонки, может, вы мою жену смените и с Ритуськой в няньках посидите?
– А фигушки! – орудуя гвоздодером, пропыхтела Аня.
– А ты?
– Ну, если надо, – вздохнула Энн. – Куда идти?
Через пять минут появилась Катя в рабочей одежде:
– Валька, какие подруги у тебя! Я думала, таких в Утятине нет!
– Каких таких?
– Добрых, дружок. Все подростки психованные и эгоистичные от избытка гормонов, а твои девочки с малышами имеют терпение обращаться. Ген, сейчас еще Лидочка придет.
– Ну, конец работе! Вместо дела хи-хи и ха-ха.
Пришла подруга Кати Лидочка, действительно, очень легкомысленная особа. Зато привела с собой двух парней, Ромку и Женьку, которые играючи сняли ворота с петель. Привез железные ворота и секции для огораживания палисадника Ромкин отец дядя Валера и тоже включился в работу. Проезжал мимо отец Ани Иван Иванович, поставил машину к дому дяди Гены и стал копать канаву под фундамент ограды. Вышел из дома сильно пьяный Василий Тихонович, за ним шла, причитая, его жена тетя Люда. Василию Тихоновичу вручили лопату и поставили копать канаву навстречу Ивану Ивановичу, тетя Люда стала таскать доски в сарай. В общем, было очень весело. Когда бабушка проснулась и вышла из дома, новые ворота уже стояли, а мужики заканчивали опалубку под фундамент ограды. Только тут дядя Гена спохватился: