– И что? Ну и ладно. Зато он точно не забудет нашу встречу.
– Да уж, очень романтично.
– Не переживай.
– Да я не переживаю… – вздохнула ты. – Я вот переживаю, как мы теперь в мокрых рубахах пойдем?
– Нет, конечно, нам надо будет высушить их, прежде чем мы пойдем на ярмарку.
– На ярмарку? Да мы тут ещё до полудня проторчим. Нам влетит.
– Ну, все равно ж влетит, – равнодушно ответила я.
– Так ты специально решила полностью рубаху намочить, чтобы подольше тут застрять? – вдруг осенило тебя. – И я ведь последовала твоему примеру! Неужели тебе не стыдно? Курдеко ведь мне предложил к нему присоединиться только потому, что я порядочная и ему из-за меня не придется краснеть, а получается, придется.
– Да уж. А жить им тут не скучно со всей их порядочностью? Они хотят жить в вымышленном мире по-настоящему, так пусть будет все по-настоящему и шалости и любовь и поцелуи.
– А турниры? И смерть тогда по-настоящему? Нет, обязательно должны быть порядки.
– Все равно, я не хочу жить в искусственном мире.
– Это ты сама для себя решаешь, как ты его воспринимаешь, так и будет.
– Вот я и решила. А ты?
– Я, как и ты. Давай выходить, посинели ведь уже.
– Тебе все равно придется его снять. Или сушить тоже на себе будешь?
– На себе, – стыдливо ответила ты.
Я выбежала из речки и, тут же обнаружив укромное местечко в высоких зарослях иван-чая, соорудила нам небольшую полянку под солнцем, примяв траву и расстелив свою рубаху на ней. Для пущей уверенности распустила косу, прикрыв свою наготу волнистыми локонами. Ты следом присоединилась ко мне и, удостоверившись, что мы надежно скрыты от лишних глаз, тоже сняла рубаху, не переставая дрожать.
– Как же хорошо, – прошептала я, когда мы удобно устроились. – Если бы еще есть не хотелось.
– А я вот думаю, как должно быть сейчас ругается Василиса, нас ведь нет уже около часа, наверное. И ведь в мокрой рубахе не пойти.
– Пусть поругается, что ей еще делать. Что ей, хлеб печь не впервой, справится. Там делать-то нечего. Что все трое будем хлеб месить?
– Еще избу мести, – пояснила ты. – Дел там хватает.
– Ага, и лен прясть. Приляг и успокойся.
Я такая спокойная была только потому что мне было все равно, я как могла оттягивала заботы, которые нам предстояли, зато ты все время нервничала.
Так мы просидели еще некоторое время, позагорали, пока совсем не стало припекать. По солнцу время двигалось к полудню. Рубахи наши не высохли настолько, как нам хотелось бы, но, по крайней мере, уже они не стали бы прилипать к телу.
– Я думаю нам пора, душа у меня не на месте, – сказала вдруг ты. – Нам надо идти.
Ты встала и начала натягивать свою полувлажную рубаху.
– На теле высохнет быстрее, так что одевайся.
Я неохотно встала, солнце меня разморило и хотелось пить и есть, появилась слабость. Натянув рубаху и собрав запутанные от ветра волосы в неряшливую косу, я предложила тебе пойти на ключ. Так что мы еще сходили по пути попить воды, там мы встретили местных крестьян и ремесленников, поздоровались, познакомились и пошли на ярмарку на пару минут, взглянуть одним глазком, что там делается.
Выглядели мы странно в своих влажноватых мятых рубахах, но хоть жарко так не было. Пятна не отстирались так хорошо, как хотелось бы, так что мы были похожи на оборванок с растрепанными волосами и голодными глазами. На ярмарке чего только не было, от оружия до выпечки и сладостей. Украшения, одежда, посуда – глиняная, чугунная и деревянная, мед и медовуха, бражка и вино. Блуждали мы, пока не встретились на ярмарке со своей матушкой нос к носу. То, что ты назвала позором в саду, это было так, маленькая досада в сравнении с тем, что нас ждало в толпе людей – публичное унижение. Матушка не выбирала выражений, она вела себя очень реалистично, я даже всерьез застыдилась. Толпа расступилась, и мы с тобой оказались в центре внимания, в окружении более десятка осуждающих, насмешливых взоров.
