Марина с сестрой сели за стол гадать-выпытывать, кто родится у Ольги.
– Дух Антона Павловича Чехова, приди! – Марина со страхом смотрела, как блюдечко двигалось под пальцами, еле прикасавшимися к его донышку.
– Я ЗДЕСЬ, – показали буквы.
Девчонки в смятении взвизгнули, захихикали.
– Скажи, кто родится у Ольги?
– ОНА БУДЕТ ГОЛУБКА, – ответило блюдце.
– Ну вот, а ты боялась, – сказала Оля. Внезапно прекратив сеанс, она вышла из-за стола. Ей стало не по себе, что-то смутило ее в этом гадании. – Пошли чай пить, чайник вскипел.
Они сидели на кухне и рассуждали о малыше.
– Мне шестнадцать, тебе двадцать шесть, когда родишь, будет двадцать семь. Племяшка будет на семнадцать лет меня младше. Почти как старшая сестра, – Марина прикидывала в уме несложные математические вычисления. – Он сказал, ГОЛУБКА. Значит, девочка. Не боишься, правда?
– Не-а, не боюсь.
Оля познакомила родителей со своим «бандюгой». Иван Иванович Алексея иначе не называл. Нет, еще звал «сидельником», за глаза, конечно. Ольге было плевать. Отец с матерью смирились с очередным несчастьем в их семье, и все стали ждать появления малышки. Оля проходила беременность без единой таблетки. Ей бывало очень плохо. Не только из-за токсикоза. Приступов, доводящих до лечебницы, не случалось, но она частенько хандрила, отлеживаясь целыми днями под пледом у маленького обогревателя, стоявшего рядом с продавленным диваном.
Леша оказался на все руки, но раздолбаем. Он раздражал и без того замученную Ольгу своими приобретенными на каторге манерами и блатными словечками, а слово «бяго-о-о-м», с хэканьем на «г», просто выводило Олю из себя, да и попивал Леха регулярно, что греха таить. Они сошлись, недолго думая, по-быстрому расписались и так же по-шустрому развелись, когда Лиле исполнился годик. После сложных родов Оля слегла с сильнейшим тромбофлебитом. Она каждый день бинтовала черные ноги с вздувшимися венами; Маринка бегала на молочную кухню и в аптеку, таскала из магазинов все необходимое. Внучкой занималась Тамара Николаевна. Выйдя на пенсию, она устроилась посменной дежурной на вахту в один из НИИ и все свободное время посвятила малышке. Лиля родилась очень быстро, доктора вызывали роды каким-то препаратом, ускоряющим процесс. Детский врач многозначительно качал головой, дескать, внутричерепное давление, и потом… эти шишки на голове. Они будут у нее еще долгое время; надо, надо наблюдаться, мои хорошие. Лилька плевать хотела на какие-то там шишки на своей голове. Круглолицая, яркая блондинка с синими глазами, она росла на детских смесях о-очень упитанным ребенком, много хлопот не доставляя. Но ГОЛУБКОЙ Ольга дочь все же не называла никогда.
Оля, телом оправившись от родов, стала яростно выплескивать наружу все то, что сдерживала в себе долгие месяцы без лекарств. Тамара Николаевна опасалась оставлять Лильку с матерью, хотя Оля очень любила дочь и забывала о своей болезни, когда возилась с малышкой, стирала, кормила, гладила; а когда чувствовала, что «подкатывает», сама звонила матери с просьбой забрать Лильку. И скоро случилось так, что Лиля осталась жить у бабушки с дедом.
Марина в это время утрясала итальянские страсти со своим Яриком, который оказался скрягой, тираном и ревнивцем. На том же самом полуразвалившемся кукурузнике после аборта Марина вернулась в город и к вечеру слегла с температурой. Ее бил озноб. Тамара Николаевна отпаивала несчастную дочь морсом, давала ей жаропонижающее, не задавая лишних вопросов. Она догадывалась, что произошло, и молчала, молчала, молчала, вспоминая свой больничный кошмар, когда через три месяца после рождения сына она попала на операционный стол. Рожать так скоро они не планировали, и Тамара записалась на аборт к местному фельдшеру. Как потом она смогла забеременеть и родить еще двоих, одному богу известно. Тот фельдшер рвал дитя по-живому, без наркоза. Тогда бабы избавлялись от детей запросто, без изысков.
