– Вовка, он… там, – выдохнула Марина, – впусти!
Они влетели в комнату. Только сейчас Марина смогла заплакать. Слезы лились непрерывным ручьем, Маша тоже тихонько заплакала. Толик принес валокордина.
– Пей! Сейчас пойду и убью суку!
– Не надо, не ходи… он в невменяемом состоянии, столько выпил…
Толик вышел на площадку и поднялся в квартиру к Марине.
– Быстрее приходи, мне страшно…
Маша успокоилась и прижалась к матери, умостившись на коленках.
– У тебя дома никого, ушел. Надо бы милицию вызвать, – вернулся сосед. – И дверь настежь. Чего он учудил?
– Он с ножом бегает. Не порезал бы кого.
– Да на хера ты вообще с ним до сих пор? В толк не возьму! Одна боишься остаться? Так не останешься, это я тебе как мужик говорю, а хмыря этого гони в шею! Сам спивается и вас погубит! Слышишь?!
– Слышу…
Марина смотрела в окно. По проезжей части, прямо посередине, в потоке машин шел Володя и катил впереди себя Машкину коляску. Ему сигналили, кто-то притормаживал, кто-то высовывался из окна и крутил пальцем у виска.
– Толик, смотри…
– Б-а-а, копец! Это все! Сейчас ему точно рожу разобьют! Я вызываю милицию!
Будто услышав слова Толика, из остановившейся машины вышел крепкий мужичок. Посмотрел в коляску и со всего размаха дал в переносицу потерявшему разум Вовке. Потом еще. И еще. Остановилась еще одна машина. Вокруг собрались люди.
– Маринка, а на фига он коляску взял?
– Толик, я ничего не понимаю. Похоже, у него белочка.
Кто-то вызвал милицию. Опросили жильцов дома. Коляску закатили в подъезд. Вовку увезли.
На дачу они не поехали, легли пораньше спать. Утром Марина смотрела на окровавленное детское постельное белье, застеленное в коляске. У нее не было никаких чувств, кроме омерзения и гадливости. «Кровь наверняка Вовкина. Сдох бы».
Смятый Вовчик пришел утром. Ночь он провел в обезьяннике, от него воняло бичами и перегаром.
– Да-а… я, конечно, знал, что ты зараза, но чтобы родного мужа в милицию сдать?! Я от тебя такого не ожидал…
– Слушай, не доводи до греха. Уйди сам. Пожалуйста!
Вовчик демонстративно курил и молчал.
– Я все понял.
– Вот и молодец. Не ходи сюда больше.
Маша стала заикаться. Марина водила дочь к логопеду, доктор посоветовал успокоительное.
– Вам надо принять решение о вашем браке. Есть какие-то препоны? Имущество? Финансы?
– Нет, мы даже не зарегистрированы.
– Пожалуйста, подумайте о дочери. Это все очень серьезно.
– Я подумала.
Маринкины посиделки с друзьями прекратились. Она безумно устала от пустой болтовни, бесконечных пьянок, прокуренных подруг, вереницы тупых лиц. Работа, дом, Машка. Все! О личной жизни даже не думала. До блевоты эта так называемая любовь.
***
На работе Марину повысили до коммерческого директора. Магазин держала дружная парочка, возможно, их связывала не только работа, но это были всего лишь Маринкины домыслы. Сорокалетняя Мила Мишер и ее ровесник Славик Алексеев познакомились в общей тусовке местных северогорских художников. Они оба когда-то закончили художественную школу, пописывали пейзажи, но крутой поворот конца восьмидесятых развернул их от прекрасного к насущному. Они оформили нужные бумаги и стали соучредителями. Фифти-фифти. В магазине товар шел по мелочи, а в масштабе под вывеской ООО «Луч» неплохо продавался бартер «Севернефтегаза», который должен был за копейки распределяться между работниками нефтегазовой конторы, но стараниями Славкиного друга, снабженца Ленчика Филатова, львиная доля нефтегазовых шмоток, аппаратуры и мебели оседала в «Луче», товар продавался с наценкой до пятисот процентов, прибыль пилилась пополам. Марина все это видела, неплохо в этом разбиралась, быстро считала и много не говорила, поэтому получила должность коммерческого директора и повышение зарплаты. Она вела местную нехитрую бухгалтерию, состоящую из граф «приход-расход», иногда стояла и за прилавком. Коллектив довольно слаженно работал, деньги в карманы художников текли непрекращаемым потоком, а праздничные корпоративы только еще больше сплачивали. Продавцы подворовывали, покупатели не жаловались, начальство не лютовало. Коммерческая идиллия.
