Мама наклоняется вперед и откусывает от клубничины, которую он подносит к ее губам. Кокотка! Я беру ягоду, которая вьется у моего рта, в руку и съедаю.
– Ну? – спрашивает он, переводя взгляд с меня на маму.
– Чудесно! – восклицает мама.
– Горьковато, – комментирую я. – Но сойдет.
– Я сделаю ее для тебя вкусной, – говорит Марио, ссыпая остальную клубнику в блендер.
Не могу поручиться, что именно он имеет в виду – что добавит сахара или что заставит меня в него влюбиться. Меня охватывает легкая паника от предчувствия, что моего мнения в последнем случае не спросят. Я точно не знаю, как там это все на самом деле происходит между мальчиками и девочками, но уверена, что не откажусь от обета безбрачия, который приняла благодаря Томасу, ради Марио – мой ограниченный опыт подсказывает мне, что влюбляться в официанта-итальянца – это не то. Что-то есть тут от хорошо продуманного мошенничества. Ты начинаешь думать: я на это не попадусь – это слишком очевидно! Но тебя берут измором, смотрят с отлично разыгранной тоской (обычно так смотрят собаки, чтобы заставить тебя отдать им под столом кусочек котлеты). Если работает профессионал, то он делает что-нибудь такое милое, совпадающее с твоими тайными пристрастиями, так что ты некоторое время не чувствуешь, будто стоишь в бесконечной очереди вместе с остальными дурочками, наоборот – тебе кажется, будто тебя увидели в истинном свете. А в довершение всего эти мастера используют ревность, чтобы заставить тебя поверить, что у вас серьезные отношения, а не курортная интрижка, – так что ты и ахнуть не успеешь…
Я наблюдаю, как Марио осторожно размешивает шампанское в клубничной мякоти, не лопнув и пузырька. Он же не может мне понравиться, правда? Я бы и спрашивать не стала, если бы он не смотрел на меня так. Но, учитывая то, что я ему вроде бы уже понравилась, нужно свериться с показаниями собственного сердца – просто чтобы убедиться, что он ничего не замышляет. Он берет две маленькие квадратные коктейльные салфеточки и кладет их на стойку передо мной и перед мамой под одинаковыми углами. Нет, не может, с облегчением понимаю я.
– Как это называется? – спрашивает мама, беря наконец своей изящной рукой бокал с шипучей розоватой массой.
– Это называется «Ким»? – говорит Марио обыденным тоном.
Мы с мамой переглядываемся с понимающим видом:
– А завтра оно называется «Аманда», а послезавтра – «Изабелла»!
Марио делает наигранно-обиженное лицо.
Мы смеемся и говорим ему:
– Salute! – и синхронно отпиваем.
М-м-м… Благодать. У нас тут же розовеют щеки. Ко второму бокалу мама решила, что мы с ней лучше всех в заведении одеты для «нашего первого вечера». Она уже успела раскритиковать в пух и прах всех присутствующих: слишком вычурно – прямо Кармен Миранда, слишком скучно – прямо Кейт Ади, слишком много драпировки – прямо Ануска Хемпель. Прежде я никогда не видела, чтобы мама с такой легкостью и удовольствием выпускала на волю свою стервозную половину, это меня рассмешило, и я хохотала, пока живот не заболел. Марио смотрел на нас с легким неодобрением. Когда он предложил нам печенье, мне показалось, он считает, будто нам стоит закусывать. (Печенье он произносит как «пи-че-не», так что мы с мамой опять начинаем хихикать.)
– У вас нет «Ринго»? – спрашиваю я, вспоминая Нино.
– Нет, – хмурится он.
– Но вы ведь о нем слышали?
– Конечно, но оно сладкое, а у меня только соленое. – Он достает жестяную коробку и высыпает на тарелку горку сухого пряного печенья.
