Я вглядываюсь в ее лицо – определенно в последнее время мама смотрела в обеденные перерывы шоу Опры Уинфри[7].
– Если у меня не получится, я все продам и вернусь, ничего не потеряв. – Она пожимает плечами и добавляет: – Это даже не пластическая операция – там-то ничего обратно не вернешь.
Черт… в точку. Я на секунду встречаюсь с ней взглядом и тяжело вздыхаю. Наверное, за свободу надо платить. Я всегда говорила, что мне было бы гораздо лучше, если бы мама не вертелась все время поблизости, чтобы поправить мне воротничок или утереть нос. Это ерунда, но она меня так достает: я, например, могу надеть любимый свитер, а мама выдает один из своих классических комментариев, вроде: «У тебя хоть чек остался?», и потом каждый раз, как я его надеваю, я вижу в зеркале только ее неодобрительный взгляд. (Конечно, это очень помогает мне определиться с нарядом перед нашими встречами. Мой выбор – что-нибудь эстетически неприемлемое, запредельное, чтобы она помучилась.) Я как-то раз попыталась в ответ дать оценку ее манере одеваться, просто чтобы мама поняла, каково это, но, когда я сказала что-то вроде: «Это смотрится совсем не так хорошо, как ты думаешь», она так на меня посмотрела, что я поняла – я зашла слишком далеко. Я всегда сдаюсь первая, потому что совесть мучает меня за любую мою грубость, и я ненавижу конфликты – пусть внутри у меня все кипит, но на свет божий ничего не выпущу. Может, если мама переедет на Капри, все решится само собой – она оставит меня в покое по собственной воле, так что мне не придется мучиться, что я ее бросила.
– А как долго я буду тебе нужна? – осторожно спрашиваю я. – У меня работа…
– Я тебе заплачу. Это же не просто одолжение. Я хочу нанять тебя, чтобы ты переводила для меня и присмотрелась к делам, поговорила с Люка, поговорила с местными, помогла мне принять правильное решение.
– То есть, если бы я сказала, что дело не выгорит, ты бы мне поверила?
– Да, – просто ответила мама.
Я была поражена – прежде она ни в одном деле не спрашивала моего мнения.
– Как долго?
– Неделю, может, две.
Слишком долго, сейчас я не могу себе этого представить.
– Где мы остановимся?
– Я нашла чудесный отель у Садов Августа[8]. Отель «Луна», – мечтательно говорит мама.
– То есть никаких родственников? – Это важно – я не могу выполнять родственный долг больше часа подряд.
– Никаких родственников.
– А то, что ты до этого говорила, про воспоминания, – это ведь не какое-то там духовное паломничество к твоим итальянским корням? – Прозвучало, конечно, несколько более покровительственно, чем я бы хотела, но я не поеду с ней, если мама все время будет стенать об утраченной родине и ушедшем отце.
Мама двигает ко мне поближе диванную подушку и берет меня за руку.
– Поехали со мной.
Я разрываюсь между своими опасениями и чувством долга. Кроме того, мне неприятно, когда мама меня трогает.
Я думаю, одна из ключевых причин, почему мы с Клео сошлись, заключалась в том, что она призналась – у нее тоже все сжимается внутри, когда мама подсаживается к ней слишком близко и начинает нежничать. Я никогда не говорила вслух ничего подобного, пока Клео это не озвучила первая. Со стороны кажется неправильным шарахаться от родительского внимания, когда многие дети совсем его лишены, но так уж мы с ней устроены. Мы попытались мыслить рационально – наши матери выносили нас, так что для них «слишком близко» не существует, но нас самих подобная близость неизбежно подавляет.
