Я не кошка - страница 24

Морская глубина, водоросли, камешки и ракушки. Сверху через толщу изумрудных волн пробивались солнечные лучи, а к песчаному дну за крупной жемчужиной протягивала руки русалка. Настоящая магия! Минуту назад это были лишь линии, я их видела и помнила, но теперь это оказались волосы, распустившиеся в невесомости. Разбившиеся шарики – пена от волны и пузырьков воздуха из-за ее нырка. Кляксы розового и желтого – рыбки, которых она спугнула, но не все успели спрятаться! Потрясающе и волшебно! Несколько минут мы все видели, как по крупицам собирается целый мир, и только в последний миг он взорвался кристальной ясностью – показав нам себя!

– С ума сойти!

Белая зависть к чужому таланту придушила от восторга. Я хлопала, и готова была ладоши отбить, не жалко!

Натурщики в белом ушли и, пока ассистенты заносили на конструкцию другое абсолютно черное полотно, их сменила пара в черных нарядах. Не облегающих, а, наоборот, излишне перегруженных драпировками. Началось с лиричной мелодии, в ход пошли широкие кисти и густые краски из ведер. Ловкость рук с жонглерством уступили место… дирижированию. На это было похоже. Монохром в пятнах, оттенки из самых глубоких темных, будто выплывали на каждом этапе более светлыми слоями. Теперь я знала секрет! Знала и всеми силами воображения пыталась угадать – что он творит, что рисует? Туман? Птиц? Руины? Призрака? Мозг кипел, сидела как на иглах, подавшись вперед и ловя каждое новое движение кисточки, каждый срыв черного лоскутка. А музыка из спокойной, нарастала тревожностью, забивала перепонки раскатами глухих барабанов и до мурашек становилось зябко. Натурщики-танцоры метались в движениях, не сходя с места, и складками легкой ткани создавая иллюзию – их какая-то сила хочет вырвать с корнем! То, что предстоит увидеть – не так прекрасно, как русалка с жемчужиной.

Остатки белого из ведра художник плеснул размашисто. Будто бы мраморную статую полоснули по горлу и ее каменная кровь брызнула ярким шлепком. Сорвал последние покровы и в тот же миг музыка оборвалась на одной ноте тихой, нежной свирели.

Взгляд с земли, из-под самых ног человека в старинных одеждах, – он воздел руки к грозе, сливаясь пальцами и взвитыми от ветра волосами с линией голых крон. Над ним – гроза! Молния! Бездна в высоту, завлекающая клубами туч и дождя.

– Он гений…

Я повернулась к Вадиму, пользуясь минутами для смены третьего акта, и не смогла молчать. Мне так хотелось выплеснуть эмоции и сказать:

– Ему дан не только талант художника, он сумел погрузить зрителя в это! Я смотрю и вижу не картину, я будто у него в мозгу, в его потоке! Обалдеть! Мы все это создаем, пока наблюдаем и слышим. Мы все – он в момент вдохновения! Разве нет? Вадим, скажи, ведь это не просто фокусы с липкой лентой, ты чувствуешь на каких глубинах он играет? Не хочу здесь быть одной чокнутой, можешь даже соврать, я согласна.

Он улыбался – довольно и спокойно, не от восторга перед зрелищем, а словно своим мыслям, и смотрел на меня. Кивнул:

– Да, чувствую. Понимаю, о чем ты, и согласен, что он не картинкой с танцами нас развлекает. Художник избавляется от одиночества, нашел способ пустить в свой мир людей, развернуть внутреннее, с чем раньше был один-на-один.

Я уже не знала, от чего разволновалась сильнее, – от представления или от того, с каким пониманием и значением Вадим сказал то, что сказал. Будто он сам – художник, и не мне ему объяснять очевидное. Век бы в его глаза смотреть! Но я отвернулась, потому что зазвучала новая музыка. А на сцене внезапно оказалось два полотна.