От горькой иронии уголки
губ грозили разойтись в безумной неуместной улыбке: она хотела секса — Вселенная
ее услышала.
Кровать застонала под
тяжестью второго тела. Вита почувствовала, прикосновение к голени, почти
ласковое.
— Убери руки, — приказал
Филипп.
Что-то внутри сломалось,
когда Вита подчинилась, отвела ладони от груди и вцепилась в
простыни.
— Умница.
Вита зажмурилась крепче,
когда почувствовала чужие ладони на коленях. Воля и гордость стирались в пыли,
растворялись в океане унижения.
— Не ломайся, — Благополучный поглаживал ее колени, стараясь
раскрыть, но Вита просто не могла себя заставить сделать это. Слишком живы
воспоминания о другой ночи, когда она такая же беспомощная билась в жестких
руках, а ее сопротивление ломали вместе с жизнью.
— Вот так, — Вита
не видела лица Благополучного, но в его голосе слышалась довольная улыбка.
Она медленно ослабила
сопротивление, Филипп перехватил ее икры, одним рывком раздвинул ноги и
подтянул ближе к себе.
Вита почувствовала прикосновение к самому сокровенному месту тела. Семь
лет назад она поклялась, что ни один мужчина не увидит ее нагой и не
прикоснется к ней, но теперь чувствовала чужие пальцы в своем сжавшемся от
страха лоне. Силы воли едва хватало, чтобы не закричать.
— Ты узкая, — голос
Филиппа стал хриплым, — люблю узких.
Вита услышала, как он
сплюнул себе на ладонь, а потом почувствовала тяжесть его тела.
— Открой глаза.
Покидать построенный
воображением домик не хотелось, но в нем рухнула еще одна
стена. Преграда, возведенная между сознанием и окружающим миром.
Вита подчинилась, лицо Филиппа находилось слишком близко. Она
чувствовала запах рома и табака в его дыхании.
В серых глазах
Харона не осталось льда, в них горело пламя.
— Люблю, когда женщина
смотрит на меня, когда я в нее вхожу.
Лоно обожгло болью, такой сильной, что Вита вскрикнула.
Но Филипп надавил сильнее, проникнув до самой матки.
Вита задохнулась от боли.
— Ты девственница, — это
был не вопрос, а утверждение, но открытие не заставило его отступить.
Мальчишка, способный останавливаться умер в ночь, когда родился Харон. Сострадание
– чувство, которому нет места в сердце мужчины, построившего империю на крови.
Филипп усилил напор,
резкими толчками вдалбливая ее тело в кровать. Вита застонала от боли, как она
и думала, все фильмы и книги лгали. Возможно, мужчины и получали удовольствие
от секса, но точно не женщины. О каком удовольствии речь, если твое нутро рвут
на части.
Когда все
было кончено, Филипп вытерся краем простыни, встал, неторопливо оделся. Вита
свернулась калачиком под скомканным одеялом, слезы высохли, страх растворился в
мягких волнах апатии.
— Завтра в семь жду тебя по этому адресу, нам
надо о многом поговорить, — Филипп положил визитку на
прикроватный столик рядом с ее телефоном, — надень короткое
сексуальное платье и никакого белья. Если не придешь, я очень расстроюсь, а
тебе не захочется увидеть меня расстроенным. И, надеюсь, тебе не надо говорить,
чтобы ты не обращалась в полицию. Это будет нашим маленьким секретом.
Он снова улыбнулся, но
губы дрогнули, впервые за много лет сердце вдруг кольнуло забытое, чуждое
чувство.
Жалость?
Филипп усмехнулся. Харон и жалость – вещи несовместимые. В любом
случае девчонка ему еще нужна, у него на нее большие планы и
состраданию в них нет места.
