– Вы только посмотрите на этот стол! Это же не стол, это шедевр из Лувра! Да вы гляньте ножек! Они же на века, этих ножек!
– Да и что мне смотреть на ваш стол? Можно подумать, я не видела таких столов. У тети Брохи точно такой, я вас умоляю, фабрика Коминтерна города Новозыбков!
– Да что вы такое говорите, Клара Моисеевна? Это же у вас совести столько, сколько у глухого грампластинок! Какой такой Коминтерна? Лувр, чистый Лувр, поверьте, я разбираюсь! Людовик Пятнадцатый кушали за таким столом так плотно, что боже ж мой! Да как у вас за такие слова совесть не болит и не сохнет?
– Беллочка, вы бы говорили за совесть! Просить такие деньги за обычный кухонный стол – это грабеж на темной улице посреди бела дня!
– Ой, ну так вы бы и сказали, Клара Моисеевна, что вы без денег, и не делали мне беременную голову, стол ей не нравится! Новозыбков! Да вы сами Новозыбков! Сказать такое за этот стол! Да он нас с вами переживет и еще чуть-чуть!
– Ша! Хватит нервов, вы же такой человек, Беллочка, что продадите трамвайному кассиру его же билетов. И сколько вы хотите за такой стол, но чтобы без сказок Гофмана?
Никто не обращал внимания на Залмана Израилевича, который в это время пил чай за тем самым столом, который пыталась продать его дочь, Беллочка, соседке Кларе Моисеевне. И правильно. Зачем им теперь этот стол, если они все собрались ехать? Любой еврей в этой стране рано или поздно собирался ехать. Сами понимаете, куда. Но одно дело собираться, а другое дело таки поехать. Не у всех до этого доходит. У Беллочки дошло. И у мужа ее Гриши тоже дошло. И у детей ее, Левы и Леночки, тоже дошло, потому что у них никто и не спрашивал. Залмана Израилевича тоже никто не спрашивал. Как-то само по себе подразумевалось, потому что а как же иначе? Залман Израилевич служил приложением к семье Беллочки и Гриши Шойхат. Приложение было безобидное и бесплатное.
Залман Израилевич не возражал.
Но чем ближе был срок старта, тем меньше вещей оставалось в квартире, и тем больше Залман Израилевич задумывался. Хотя что тут думать? У него не так уж много времени на поехать, когда, если не сейчас? Слава богу, восьмой десяток.
– Папа, и что вы расселись, как в палате лордов? Идите уже в комнаты, Клара Моисеевна согласны на стол, так надо освободить мебель.
Залман Израилевич погладил крышку стола сухой рукой, взял недопитую чашку и пошаркал в комнату. Там, допив чай, он прилег на кушетку и уснул.
– Дядько Митя, вы только посмотрите, что у меня для вас есть! Вы же даже когда помрете, будете мне благодарны, чтоб вы мне были здоровы! Тьфу на вас!
– Та ни тьфукай ты! И що у тебе е? Що я тут не бачив?
– Как що? А это? А это бачили? Смотрите на эту кушетку! Это же прелесть что! Вы же на ней как атаман запорожской мишпухи, дядько Митя!
– Ни, ну кушетка хороша, але в мене вже е…
– Ай, я вас прошу! Как будто не знаете, что хорошие кушетки по рынку ногами не ходят! Если хотите знать, то Беркович уже ее хочет, эту кушетку, да я сказала, что пока дядько Митя не посмотрит, никому не продам!
– И що Беркович прямо так ие хоче?
– Ну, а как же еще? Это же не кушетка, это королевская ложа, я вам говорю, как родному, что вы, не знаете Берковича? Он плохого никогда не хочет.
– Так ти, доню, правильно мени цю кушетку показала, я беру…
– Папа, я так дико извиняюсь, но вам надо поднять свои бебехи на диван, кушетка уже не наша, чтоб вы, папа, мне никогда не болели…
