Я не вру, мама… - страница 8

Стало темнеть. Отломив еще три ветки сирени, я стал усиленно объедать с них цветки в надежде встретить пятилистник.

Дядя Наум, то шатаясь, то плывя, наконец-то добрался до нашего дома и пришвартовался у подъезда.

– Где вас носило? – закричала мама с балкона. – Ничего доверить нельзя. Попросили же один раз в жизни!

– Я его не потерял, – прошептал дядя Наум и, сняв меня с шеи, лег на лавку. – Не потерял…

Быстро заскочив домой, я сунул ветку сирени в карман штанов и уже на балконе, приделав к палке прищепку, прицепил на нее лист бумаги с портретом. Засунув конец палки между перил, стал внимательно разглядывать оставшуюся ветку сирени.

Мама с кухни позвала ужинать.

– Ну, давай, пятилистник… Ну где же ты?

– Кушать, – донеслось до меня приказание мамы. – Живо руки мыть!

– Ну пожалуйста… – Доедая остатки цветков, я уже почти потерял надежду встретить его, как вдруг, просчитав четыре лепестка, увидел: пять!

– Считаю до трех! – уже грозно сказала мама. – А то «Спокойной ночи» не включу!

– Пять, ма! – заорал я, забегая на кухню. – Я его нашел.

– Кого? – удивилась мама. – Кого ты нашел? Ты нас с папой видел в колонне?

– Видел, – сказал я, и ударивший в нос запах котлет, тушеной капусты и сладкого компота вывернул мои внутренности наизнанку.

– Ты что ел?! – ужаснулась мама и подхватила меня за руки.

Всю ночь возле меня простоял тазик. Утром приехала скорая помощь, и врачиха, щупая мой живот, радостно сообщила:

– Ничего страшного! Вот от мойвы по городу отравление – там да. А этот всего лишь сирени переел. Выживет.

От слова «сирень» меня вывернуло опять. Вытирая пол, мама причитала:

– Это ж надо додуматься… Это ж надо так…

Через день мне стало легче. Я отдал засохший пятилистный цветок сирени дяде Науму, который болел и не вставал с кровати.

– Поможет! – Я протянул ему цветок. – Волшебный!

– Спасибо, друг… – вымученно улыбнулся дядя Наум. – Теперь уж точно поможет. Только в магазин сгонять надо. Сможешь? К Райке… Она даст!

– Смогу, – кивнул я и, получив от него горсть монет, выбежал на улицу.

Ветер, неожиданно задувший с утра, завывал на улице, поднимая пыль с земли и кружа ее по двору. Среди летающего мусора я увидел лист с портретом, который прицеплял на балконе. Портрет то взмывал вверх, то крутился у самых луж. Пытаясь поймать его, я бегал за ним по всему двору, пока лист окончательно не закрутило и не унесло в небо, по которому плыли фетровые облака.

Кошка под нашим балконом орет так, что ее вопли слышны даже на другом берегу Ишима. Кошку зовут Сиама, она уже неделю так орет, призывая дядю Наума открыть ей дверь и пустить домой.

– Что ж ты, фашист, ее не пустишь? – возмущаются соседи.

– Она провинилась, – отвечает дядя Наум, – не плодится! Как расплодится – сразу пущу.

– Ненормальный! – крутит пальцем у виска тетя Хеба. – Где была твоя мама, когда ты рос?

Дядя Наум уже неделю в запое. После майских праздников его уволили с работы, и он стал тунеядцем.

– Тунеядец, – говорит тетя Таня Пиркина, – лучше бы из города выгнали.

– А я партию не просил меня из Витебска на целину отправлять! – парирует дядя Наум. – Я бы дома уже давно человеком стал.

– И тут станешь, – мирно говорит моя мама, – для начала пусти кошку домой.

– Не пущу, – отрезает дядя Наум и уходит с балкона. – Алкаш, – говорит тетя Хеба.

– Пропащий человек, – добавляет тетя Таня Пиркина. – Домой заходи! – зовет меня мама. – У нас совет будет.