Я отвечаю за все - страница 26

– Мои родители погибли, – ответил Саинян. – Вы любите крепкий чай или слабый? Да, у меня же яичный порошок есть, сейчас мы сделаем яичницу…

– А правда, что вы были врачом прямо с третьего курса?

– Правда, – улыбнувшись, ответил он. – Эти кошмары снятся мне до сих пор.

– Почему кошмары?

Подперев подбородок ладонями, она слушала его до глубокой ночи. А он все улыбался, глядя мимо нее, то ли удивляясь той поре своей жизни, то ли укоряя себя за самоуверенность и наглость. Это был рассказ совсем взрослого юноши, старого мальчишки, двадцатитрехлетнего мудреца.

– Ничего не понимаю! Как же это могло произойти? – спросила она.

– Главный врач, главный хирург, главный терапевт и касса больницы взяли и уехали, – сказал Вагаршак и смешно показал пальцами на столе, как удрали трое главных. – А фрицев наши войска не впустили в город. Вот мы – семь таких хулиганов, как я, – остались на всю больницу. А раненых несут. Бомбы попадают. Мы в халатах. Мы доктора. Что мы всего только хулиганы – никто не знает, и мы никому не говорим. Мы делаем серьезные лица и командуем. А нянечки старенькие только крестятся: что же это будет? Я, конечно, ничего не боялся, с лягушками я работал, со зверушками тоже, но все-таки когда принесли человека в шоковом состоянии…

– Ну?

– Человек умер, – жестко сказал Саинян и с этого мгновения перестал улыбаться. – Этот человек умер, но те, кто эвакуировался, – живы. Впрочем, подробности потом. А дальше пошло лучше. Мы открывали открытые Америки, очень много было этих Америк, я был главный оператор, и, когда мы отыскали профессора, он нам рассказал, что все эти Америки открыты не позже как в последнюю четверть прошлого столетия. Впрочем, это нас не обескуражило. Мы оперировали, и лечили, и, конечно, читали. И у нас была одна сестра, в прошлом оперная певица. Она хорошо, с выражением читала. Читала в операционной, а мы работали. Мы переспрашивали: «Как, как, Ольга Николаевна?» – и оперировали так, как там было сказано. И читали по ночам. И ели лис.

– Какой – лис?

– Лисиц. Муж нашей Ольги Николаевны был директором хозяйства, в котором выращивали черно-бурых лисиц. Шкурки лисиц он сдавал по принадлежности, а мы ели мясо. И держались на ногах. Больных и раненых мы не рисковали кормить лисицами – про них везде сказано: «Мясо лисиц несъедобное». Конечно, оно было несъедобным, но мы работали по двадцать часов в сутки безотказно. И недурно работали…

– Значит, вы уже настоящий хирург? – спросила Люба.

– В том смысле, в каком обезьяна может быть хирургом, – сказал Вагаршак. – В этом смысле – да.

– А почему же вы бросили работать?

– Я не бросил, – сурово ответил Вагаршак. – Когда эти трое вернулись, а они вернулись, потому что фронт был отброшен, – они сказали знаете что?

– Нет. Не знаю, – испуганно произнесла Люба. – Что-нибудь очень дурное?

– Они сказали, что мы остались, чтобы дождаться немцев. И что всех оставшихся научил остаться Вагаршак Саинян, что при его биографии совершенно понятно. Тут-то бы мне был и конец, если бы не тетка Ашхен.

– А эти мерзавцы?

– Знаете, есть старая пословица про малину, – сказал Вагаршак. – Если кто идет в лес по малину, упустив время, ему есть один выход: кого встретил с полной корзинкой, от того и отсыпь…

Было поздно, и старуха с кукишем на затылке, причитая по поводу несказанной Любиной красоты, уложила ее спать со свежевымытыми внуками на печку. Двое сразу уткнулись в нее носами, как котята, а Люба, засыпая, думала: «Только ты! Ты один на земле! Ты со своим вопрошающим взглядом, с тем, как ты не умеешь драться и дерешься! Ты – с твоими золотистыми зрачками, зябнущий, еще совсем мальчик. Господи, где же это сказано: «Настоящий мужчина – это взрослый мальчик!» Ты, только ты!»