Я сам тебя найду… - страница 19

В этот момент внутри раздался выстрел, дверь дота загремела засовами.

– Да я кровососа видел, как тебя, салага!

– Живые! – выдохнул командир тревожной группы.

Дверь распахнулась. На пороге с пистолетом в руке, качаясь, стоял опухший от беспробудной пьянки старлей.

– Что! Вздумали двери от меня закрывать?! Салаги! Да я вас в дисбат сошлю! Вы у меня в нарядах сдохнете! – старлей обвел красными глазами окрестности, икнул. – Что вы тут наделали?.. Че тут было-то?..

Он, шатаясь, пошел вокруг поста, трезвея с каждым шагом. Сделав круг, молча зашел в ДОТ. Спецназ смотрел и молчал. Раздался вой, человеческий вой, страшнее волчьего… и… выстрел.

Весть о нападении на караул Дальнего оврага разнеслась мгновенно.

В «Берлоге» все переговаривались вполголоса, и поэтому казалось, что всех связывает общая тайна. Головы сталкеров иногда поворачивались в сторону сгорбившейся фигуры у прилавка бармена.

– Да – судьба… – в который раз вздохнул бармен.

– Так и не увиделись… сынок, Сережка… – Хватай заплакал…

Плакал он без слез, по-стариковски, жмуря глаза и тыкая в них обрубком правой руки… в левой держал граненый стакан, на одну треть наполненный водкой…

– Хватай! Машина идет на Дальний овраг, поедешь?

– Да, да, да, еду! – Хватай засуетился, торопливо допил водку и засеменил к выходу под сочувствующими взглядами сталкеров.

В машине сидела группа спецназа, брошенная на раскрытие обстоятельств гибели целого караула. Все молчали, изредка бросая взгляды на старого сталкера, атмосфера была гнетущая. На посту все было оставлено так, как и раньше, при нападении. Новый караул жил в палатках. Пулеметные гнезда обложены мешками с песком, обнесены в несколько рядов путанкой, колючей проволокой. Две вышки, желтеющие свежими досками, по обе стороны ДОТа ощетинились стволами ПКСов. Приехавший капитан держал в руках папку с документами. У ног лежали упакованные в пластиковые пакеты какие-то вещи. Сталкер подошел. Он еще не знал, что спросит, он вообще не определился, для чего он сюда приехал. То, что сына здесь уже нет, сталкер знал и, подойдя к капитану, молча встал рядом. Поглядев на пакеты, увидел надпись «Рядовой С. В. Андронов». В пакете были мелкие вещицы, ключи, зажигалка, цепочка, гильза и… конверт. Письмо было потертое на сгибах от долгого ношения в кармане, замусоленное, сложенное пополам, лишь некоторые буквы адреса были видны. Хватай узнал эту завитушку у буквы «У». Жена. Он показал на письмо и спросил нерешительно:

– Можно? Это от матери, от жены моей, значит…

– Вообще-то, не положено, – вполголоса сказал капитан. – Но если это сын…

Он нагнулся и достал письмо. Протянул сталкеру. Тот взял, пальцы дрожали от волнения. Читать стал не сразу, сначала осторожно распрямил конверт и с каждой секундой вспоминал все больше о почерке, о жене, светловолосой девчушке с заразительным смехом, даже запах её духов, кажется, витал в воздухе… Сердце защемило…

– Ты что, сталкер? – капитан тронул за плечо.

– Ничего, ничего, все нормально, – но, не в силах стоять на ослабевших вдруг ногах, Хватай опустился на валявшийся, простреленный в нескольких местах мангал с погнутыми от взрыва ножками.

«Здравствуй, сыночек!!!»…

От этих слов вновь сжалось сердце. Жена писала о том, как ждет его, как хозяйство, как погода, как её здоровье. Обычное письмо, какие пишут матери сыновьям на службу, и только в конце, видно решившись затронуть больную для обоих тему, она написала: «Сыночек! Прости за отца, он всегда был вспыльчивый, нагрубит, обидит, не разобравшись, потом корит себя. И тогда он, не разобравшись, наделал делов и страдания всем! Он – в тюрьме, я – на инвалидности, и ни в чем не виновный человек (я про Николай Николаевича) на больничной койке до сих пор. Вот так, сломал жизнь всем, приезжал он после тюрьмы, да не пустила я его, выгнала. Пришел потому что «героем»! Нарядный такой! Хвастаться начал, как хорошо он там жил… А как мы здесь жили – не спросил, как смогла на пенсию по инвалидности сына достойно одеть, обуть и в больницу этому бедному Николай Николаевичу фрукты да каши носить. Сами ели худо, а ему носили: невинно человек пострадал, всю жизнь теперь в больничной палате. Да, что теперь говорить, а ты, сыночек, найди отца, хороший он, отец тебе все-таки. Ошибся он тогда, крепко ошибся, да судьба, видно, у нас такая. Бог его простит! И я простила.