Я сегодня Ван Гог (сборник) - страница 6



Как в глубокой нирванне, стою в твоём парке,
только крови толчки на висках ощущая…
Мне б хотелось удрать, притаиться за аркой,
чтобы здесь обучаться, мечту воплощая!
Я коснулась ботинка – на страх и удачу…
И задумала быть бесконечно счастливой!
Если вдруг упаду, заболею, заплачу —
вспомню блеск его медный и гарвардский ливень!
Вспомню лик твоих замков и лестниц ступени,
вспомню колокол старый и мост над рекою…
Утоли мне печали, мой Гарвард бесценный,
и запомни меня – ненасытной такою!

В Манхэттене, на знаменитой Пятой Авеню…

В Манхэттене, на знаменитой Пятой Авеню[13],
простым кружком мозАичным на парковой аллее —
о выстреле, о Ленноне, что к дому повернул…
деревья в парке о случившемся жалеют…[14]
В Манхэттене, по именитым паркам и садам, —
по выросшим из мусора, за грош приобретённым,[15] —
процокали копытцами лошадки тут и там,
а в фаэтонах замерли влюблённые…
Там, на балетно-оперной, на Пятой Авеню,
что мировой элитою гремела и блистала,
в почтеньи робко-трепетном колени преклоню
перед огромными полотнами Шагала![16]
И на конфетно-праздничной, с изысканной толпой,
на Пятой Авеню стою, заворожённая, —
на небоскрёбно-оффисной, гламурной, занято́й, —
богатством и радушием сражённая!

Метрополитен. Балет Золушка

Эта Золушка звалась американскою
Синдереллой[17] в зале «Метропо́литен»[18].
И Прокофьева чарующею сказкою
ритм балета бал творил дико́винный!
Танцевала Золушка – а в бархате
утопали ложи привередливые!
Тихо плакала дурнушка в тёмном за́куте
от затрещин и щелчков сестричек въедливых…
И мечтала, недотёпа, о роскошествах,
и вздыхала о любви – до неприличия!
И – о, чудо! – объявил царевич новшество:
мерить туфли всем невестам, без различия!
Эти туфельки хрустальными пуантами
стали впору балерине-синдереллушке!
Украшались платья свадебными бантами,
целовал жених уста своей невестушки…
И сидела я, отведавшая горюшка,
в этом бархате и люстр мерцаньи плазменном…
Я – в Америке! Из бывшей бедной Золушки
превратившаяся в даму буржуазную!
На перстах моих – сиянье бриллиантово,
на щеках моих – следы от слёз пролившихся…
Танцевала балерина не пуантами,
а судьбой моей, воочию свершившейся!

Лос-Анжелес, Лос-Анжелес

Лос-Анжелес, Лос-Анжелес! Столица обездоленных,
столица одарённых и отравленных мечтой,
столица привороженных и в темечко целованных,
прибывших завоёвывать свой кубок золотой!
Разряженные «фрики» на Аллее Звёзд и подступах
примеривают оттиски ладоней на полу…
Разреженные блики на видавших виды «Оскарах»
вступают в ежегодную медийную игру.
И тот, кто уповает на каприз судьбы изменчивой,
и тот, кто попадает на Олимп шикарных вилл,
и трансвестит, решающий мужчиной быть или женщиной,
 —
шикарный бренд скупают что на Бэверли на Хиллз.
И, раскрутив без удержу судьбы рулетку наглую,
Лос-Анжелес, неможется, недюжится тебе! —
на площади центральной, натянув кастрюли на голову,
играют рок бездомые безадресной толпе.
А бризы океанские срывают смог над городом!
На набережной в барах восседает важный люд…
И зажигают сумерки в горах неоном гордым
Призыв, мечту, призванье, девять литер – Hollywood!

Читая Константина Кикоина

«Я на этом вокзале
чувствую себя в своей тарелке,
кассир мне величественно кивает и выписывает билет
без ограничения срока давности».
«Путешествие назад», Константин Кикоин
какая-то новая тяга
завершать всё то что было когда-то давно начато
писать о юности сагу
при этом стараясь ни слова не переиначивать
держать диалоги в абзацах