– Как вас зовут?
– Аня, – подумала и добавила: – Аня Веретенникова. А что?
– Анечка, мне сегодня понадобится ваша помощь. Вы до каких дежурите?
– Сутки. До завтра, до девяти. А вам куда звонить?
– В Москву. И еще неведомо куда…
– Так в Москву можно из автомата позвонить! Опустите пятиалтынный и говорите себе на здоровье… – Она улыбнулась. – А есть ли автоматическая связь с «неведомо куда» – не знаю…
– Мне автомат не подходит – я буду звонить в Москву, а мне будут отзванивать сюда. Вы знали бывшего директора школы Коростылева?
– Да, – кивнула Аня, и лицо ее затуманилось. – Его у нас все знают. Он умер на днях… Я до восьмого класса у него училась… Хороший человек…
Мне не было никакого резона секретничать с Аней – все равно связь пойдет через нее, если захочет, то и так все услышит. Да и нечего мне утаивать. Тут и без меня темноты хватает.
– Анечка, к сожалению, Николай Иванович не просто умер, а то, что случилось с ним, скорее напоминает убийство. Вы слышали о телеграмме?
– Да, что-то слышала – телеграмма какая-то поддельная пришла. Шулякова, из отдела доставки, рассказывала…
– В том-то и дело, что телеграмма настоящая, только послал ее человек поддельный. По виду, наверное, обычный человек, а на самом деле – вурдалак…
– А чем я могу вам помочь?
– Сейчас я передам в Москву запрос, а потом мне будут звонить. Пока я не знаю, где я буду находиться, но я вам буду регулярно отзванивать и сообщать номер, где я есть, и вы меня будете соединять с Москвой. Сделаете?
– Конечно!
– Тогда начнем. Мне нужна дежурная часть Московского уголовного розыска.
Аня набирала диск на коммутаторе, что-то говорила своей коллеге в Москве, и лицо у нее уже было не беременно-расслабленное, а сосредоточенное, даже чуть сердитое, а вязание лежало далеко в стороне на приставном столике, и висевшая на шее телефонная гарнитура – наушники и микрофон – делала ее похожей на пилота, совершающего трудную посадку.
– Идите в первую кабину…
Открыл тяжелую, плотную дверь, вспыхнул свет в тесной деревянной капсуле, снял трубку с плоского аппарата без номеронабирателя и услышал знакомый глухой голос:
– Ответственный дежурный Коновалов слушает…
– Привет, Серега… Это Тихонов тебя достает…
– Что это тебе неймется в субботу? Ты как в Рузаеве оказался?..
– На похороны приехал… Тут история произошла вполне противная, мне нужна твоя помощь…
Я объяснял ему историю с телеграммой, а Коновалов где-то далеко, за сотню верст, сосредоточенно пыхтел в трубку, не перебивал меня, вопросов праздных не задавал, но я знал, что он не просто внимательно слушает, а по укоренившейся за долгие годы привычке наверняка делает пометки на чистом листе бумаги остро отточенным карандашом. «Самая лучшая память – на бумажечке накалякана», – любил он повторять нам, когда мы удивлялись, что он никогда и ничего не забывает.
– Понятно, – медленно сказал Коновалов. – А Коростылев этот сродственником тебе доводится?
– Ну, наверное, считай что сродственник. Сроднились мы с ним за целую жизнь…
– Все ясно. – И я представил себе, как он отчеркнул жирной линией свои закорючки на листе и приготовился по пунктам записывать задание.
– Серега, надо срочно дозвониться в Мамоново, в городское управление, если понадобится – продублируй запрос в область, в Воронеж. Ты записал исходящие телеграммы? – на всякий случай переспросил я.
– Конечно…
– Пусть сегодня же опросят телеграфисток – всех, кто мог быть на почте во время подачи телеграммы, – кто такой Пронин?..
