Я, собачка - страница 15

– Так, запомнила. – Вслепую Бабочка нащупала в шкафу свою куртку, вырвала ее у черноты и накинула на плечи. – И еще, Мариш: я здесь не живу. Лишь иногда приезжаю. А значит, вы будете втроем: ты, мама и Сашка. Но я буду звонить каждый день. И навещу вас так быстро, как только смогу. – Она, конечно же, приложила ладонь к груди и честно прикрыла глаза. Но почему-то взрослые люди очень уж любили оттягивать это «быстро». – А впрочем, – тут же добавила Бабочка, посмотрев наверх и сняв ответы с потолка, – я загляну послезавтра. К маме с Сашей приедут гости. И я должна лично убедиться, что все пройдет хорошо.

Послезавтра было осязаемым, достижимым, таким близким. Марина в нетерпении потопталась по холодному полу, прижимая к себе то, что бережно хранило отпечаток Ванечки.

– Вы только осторожнее, – все-таки предупредила она. Ведь когда чужой город швыряет тебе под ноги настоящее человеческое горе, это сложно назвать приятным знакомством. Там же, откуда приехала Марина, пропажи людей гремели сотнями голосов, а соседи сплетались в огромную цепь готовых помочь, неравнодушных, по-семейному дружных. И теперь Марина старалась тоже быть звеном такой цепи.

– Не беспокойся за меня. – Бабочка расправляла мех на плечах, становясь похожей на белого мотылька, и любовалась собою в мутном полутемном отражении. – Я скоро приду. – Она опустила ресницы, сложила губы бантиком и, достав откуда-то помаду с щелкающим магнитным колпачком, накрасила их. Теперь она будто поела вишни: Марине не слишком понравился этот цвет.

Быстро клюнув Марину в макушку – как бесчисленные родственницы, делавшие вид, что Марина существует, – Бабочка вылетела в дверь. Она спешила за едой и червями. Подальше от квартиры, в которой пахло уж слишком идеальной чистотой и болезнью.

Жил на свете Бумажный Принц, и был он не хорошим, не плохим, а белым, точно лист, – безволосым и безлицым. Он не умел говорить и ходить, и каждый встреченный оставлял на нем отпечаток – цветной мазок, въедавшийся в гладкую кожу.

Стараясь защитить сына и вырастить из него прекрасного короля, мать, Рогатая Королева, окружала его только правильными людьми – учителями и друзьями, – которые красили Бумажного Принца в нужные цвета. Так у него вскоре появилось лицо; он начал улыбаться и говорить. Зубы его были белыми, губы – алыми, щеки – румяными, а глаза напоминали два болотца, даже с весело квакающими жабами. Людям очень нравились жабы в глазах – и они спешили посмотреть на Бумажного Принца, порой перебегая, пересекая, перепрыгивая и уничтожая все мыслимые и немыслимые границы.

На бледных руках начали появляться родинки черноты – люди не любовались издалека, они подходили и мазали, мазали, мазали. А Рогатая Королева молча осуждала, не делая при этом ничего. Она создала Бумажного Принца, вложив в него свое волшебство, вылепила идеальной белизны куклу с длинными тонкими руками и ногами. Только про сердце забыла. А впрочем, как может помнить о сердце человек, у которого его и не было никогда? В груди самой Рогатой Королевы, прямо в вырезе платья, виднелось стекло, за которым слабо плакала маленькая девочка. Ее Рогатая Королева не любила, прятала за длинными накидками с мягким мехом и не показывала Бумажному Принцу, чтобы тот только не стал как она и не размок от слез.

Рогатая Королева не умела быть мамой – и ухаживать как мама не умела. Она просто злилась под всхлипывания Девочки за Стеклом и тоже мазала единственным цветом, который был под рукой, – черным. Бумажный Принц мрачнел, из глаз пропали жабы, а потемневшие, будто покрытые углем ладони он теперь стыдливо скрывал за перчатками. А потом стыд ушел – как сделали все, кого разочаровал переставший улыбаться Бумажный Принц. Хлопнул дверью, потопал на широченной каменной лестнице, давая понять, что не собирается больше здесь оставаться, и ушел.