А страх нельзя кормить. Даже одной победы, да ещё и над специально обученным противником, достаточно, чтобы страх усилился многократно.
Илья потряс головой и натянул шлем.
***
Сначала – проехать по стандартному маршруту. Три деревни, три села. Дороги – едва намеченные в траве колеи в обход околиц. Первая из деревень – Вешки. Два десятка домов по берегу пруда с ряской, утками и ивняком. Спокойствие…
Не доезжая до начала деревенской «улицы», Илья заглушил двигатель, закатил мотоцикл в кусты на опушке и углубился в лес.
Солнце уже поднялось высоко, неподвижный воздух под сомкнутыми кронами деревьев постепенно нагревался. Стояла ленивая тишина, и только неугомонные осинки тихонько похлопывали листьями-ладошками, где-то жужжала то ли оса, то ли крупная муха, да похрустывали под ногами мелкие веточки. Отойдя от опушки шагов на двадцать, Илья остановился, внимательно огляделся и прислушался. И только после этого стянул перчатки.
Усевшись по-турецки на землю, он положил ладони на пружинящий слой прошлогодней листвы между стеблей папоротника и закрыл глаза.
Слушать…
Кожу ладоней щекотали и покалывали сухие травинки и веточки. Илья сосредоточился на ощущениях в кистях рук – не станет ли горячо, не зазвенит ли в кончиках пальцев, перетекая в ладони, а потом в запястья, отзываясь неприятной вибрацией в суставах, недобрая чужеродная энергия?
Не слышно. Спокойствие.
Подождав пару минут, Илья поднялся, отряхнул ладони от налипших травинок и вернулся к мотоциклу. Следующая остановка – большое село Чирково. Там придётся останавливаться два раза – на въезде и на выезде. Тому же Косте Бекетову хватило бы и одной позиции – посередине. Он умеет слышать километров на десять.
Умеет… Или умел?
Бывают ли страхоборцы бывшими?
***
[Год назад]
Илья готовился к выписке из больницы. Чувствовал он себя хорошо – спокойно – и надеялся, что эта выписка наконец уже станет окончательной. Отстранённо размышлял о том, чем он будет заниматься и где жить. Мысль о том, чтобы вернуться в родительскую квартиру, почему-то вызывала смутное, но стойкое отторжение. Может, из-за того, что за последние месяцы Илья уже отвык от общения с матерью и отцом, не скучал, если они долго не приезжали, не испытывал какой-то особой радости от их редких визитов. И это даже не казалось странным – отвык и отвык, наконец-то повзрослел, возможно. После такого долгого лечения память вообще очень сильно размылась – например, воспоминания о тренировках и гонках напоминали скорее путаные, неправдоподобные сны «по мотивам» просмотренного фильма. Казалось, будто ту часть памяти, в которой хранились самые яркие воспоминания о прошлой жизни, накрыли толстым поцарапанным листом оргстекла. Вроде бы и видно всё – но нечётко, как через слой пыли.
Выписать Илью должны были с двенадцати до часу, до начала обеда. Соседи по палате попрощались с ним заранее и ушли на обязательную прогулку. Собрав пожитки – одежду и книги, ожидая вызова к лечащему врачу за выписным листом, Илья сидел на своей (уже бывшей «своей») кровати и ровно дышал, стараясь не сосредотачиваться ни на одной мысли. Сейчас ему почему-то казалось очень важным не начать беспокоиться о будущем, о мире, который встретит его за воротами больницы, о людях, которые будут смотреть на него и чего-то от него ожидать… О том, как жить дальше. О необходимости зарабатывать деньги и зачем-то каждый день есть и пить, ложиться спать и вставать по утрам.
