Я тебя никогда не забуду… - страница 8

у замминистров,

сопя бессонно, как сычи,

они прохладны и косы,

их бьют боксеры,

щемят двери,

но в скважины, подобно дрели,

соседок ввинчены носы!

(Их роль с мистической тревогой

интуитивно чуял Гоголь.)

Мой друг Букашкин пьяны были,

им снился сон:

подобно шпилю,

сбивая люстры и тазы,

пронзая потолки разбуженные,

над ним

рос

нос,

как чеки в булочной,

нанизывая этажи!

«К чему б?» – гадал он поутру.

Сказал я: «К Страшному суду.

К ревизии кредитных дел!»

30-го Букашкин сел.

О, вечный двигатель носов!

Носы длиннее – жизнь короче.

На бледных лицах среди ночи,

как коршун или же насос,

нас всех высасывает нос,

и говорят, у эскимосов

есть поцелуй посредством носа…

Но это нам не привилось.

1963

Лирическая религия

Несутся энтузиасты

на горе мальтузианству,

человечество увеличивается

в прогрессии лирической!

(А Сигулда вся в сирени,

как в зеркала уроненная,

зеленая на серебряном,

серебряная на зеленом.)

В орешнях, на лодках, на склонах,

смущающаяся, грешная,

выводит свои законы

лирическая прогрессия?

Приветик, Трофим Денисычи

и мудрые Энгельгардты.

2 = 1>3 000 000 000!

Рушатся Римы, Греции.

Для пигалиц обнаглевших

профессора, как лешие,

вызубривают прогрессию.

Ты спросишь: «А правы ль данные,

что сердце в момент свидания

сдвигает 4 вагона?»

Законно! Законно! Законно!

Танцуй, моя академик!

Хохочет до понедельника

на физике погоревшая

лирическая прогрессия!

Грозит мировым реваншем

в сиренях повызревавшая —

кого по щеке огревшая? —

лирическая агрессия!

1963

Латышский эскиз

Уходят парни от невест.

Невесть зачем, из отчих мест

три парня подались на Запад.

Их кто-то выдает. Их цапают.

41-й год. Привет!

«Суд идет!» Десять лет.

«Возлюбленный, когда ж вернешься?!

четыре тыщи дней, как ноша,

четыре тысячи ночей

не побывала я ничьей,

соседским детям десять лет,

прошла война, тебя всё нет,

четыре тыщи солнц скатилось,

как ты там мучаешься, милый,

живой ли ты и невредимый?

предела нету для любимой —

ополоумевши любя,

я, Рута, выдала тебя —

из тюрьм приходят иногда,

из заграницы – никогда…»

…Он бьет ее, с утра напившись.

Свистит его костыль над пирсом.

О вопли женщины седой:

«Любимый мой! Любимый мой!»

1963

«Как всегда, перед дорогой…»

Как всегда, перед дорогой

говорится не о том.

Мы бравируем с тревогой,

нам всё это нипочем.

…В темноте лицо и брюки,

только тенниска бела,

ты невидимые руки

к самолету подняла.

Так светяще, так внимательно

вверх протянута, вопя,

как Собор

Парижской

Богоматери —

безрукавочка твоя!

1964

«Шарф мой, Париж мой…»

Шарф мой, Париж мой,

серебряный с вишней,

ну, натворивший!

Шарф мой – Сена волосяная,

как ворсисто огней сиянье,

шарф мой Булонский, туман мой мохнатый,

фары шоферов дуют в Монако!

Что ты пронзительно шепчешь, горячий,

шарф, как транзистор, шкалою горящий?

Шарф мой, Париж мой непоправимый,

с шалой кровинкой?

Та продавщица была сероглаза,

как примеряла она первоклассно,

лаковым пальчиком с отсветом улиц

нежно артерии сонной коснулась…

В электрическом шарфе хожу,

душный город на шее ношу.

1963

Тишины!

Тишины хочу, тишины…

Нервы, что ли, обожжены?

Тишины…

чтобы тень от сосны,

щекоча нас, перемещалась,

холодящая, словно шалость,

вдоль спины, до мизинца ступни.

Тишины…

звуки будто отключены.

Чем назвать твои брови с отливом?

Понимание – молчаливо.

Тишины.

Звук запаздывает за светом.

Слишком часто мы рты разеваем.

Назад Вперед

Я тебя никогда не забуду… - страница 8

Похожие книги