– Ты все обо мне знаешь? – спросил я Ангела.
– Да! – ответил он.
– И что? Какой я?
– Разный.
– Но я ведь и сам иногда не знаю, какой я!
– А кто должен знать, если не ты?
Ангел взмыл вверх.
На миг мне почудилось, что это большая красивая бабочка.
Я посмотрел ей вслед и подумал: «Как хорошо, что есть кто-то, кто о тебе все знает!..».
«…ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно» (Евр.13,18).
– Выучил? – учительница повернулась в мою сторону вместе со стулом, как бы давая понять, – сейчас пришло ее время. И что бы я ни делал, как бы не выкручивался, мне, ну никак, не отвертеться от заслуженного возмездия. То есть двойки.
– Начинай! Тихо в классе!!! Слушаем!
– Александр Сергеевич Пушкин. Я Вас любил. Стихотворение.
Я замолчал, собираясь с мыслями.
– Ну, Пушкин. Ну, стихотворение. Дальше!..
– Стихотворение. Я вас любил… Любовь еще, быть может… Быть может…
– Что, может?.. Продолжай!
– В душе моей… Моей…
– Что, в душе твоей?..
Класс заржал. Этим только дай повод. Нет, чтоб помочь! Гады!!! Погодите!!! Будет и на моей улице праздник!
Я посмотрел вниз, в пол, пошкрябал ногой по линолеуму, пытаясь что-то там разглядеть, затем, как бы ища подсказку, вверх, в потолок. Но, кроме мухи, ничего не увидел. Муха была большая. Жирно-черная. Она, в сонном оцепенении, сидела вниз ногами, лениво шевеля крыльями, и ей не было дела ни до Александра Сергеевича, ни до меня, ни до моих страданий. И почему я не муха? Тьфу ты! Лезет такое! Взгляд мой перешел на класс, который, видя мои муки, старался смехом их продлить. Конечно, им лишь бы подольше! Чтобы очередь до них не дошла. Лучше, чтоб до звонка.
– Вы меня перебиваете, – я посмотрел на учительницу, – поэтому, я сбиваюсь.
– Хорошо. Я не буду. Начни сначала.
– Пушкин. Александр Сергеевич. Стихотворение. Я вас любил.
Взгляд свой я направил на учительницу, стараясь придать ему как можно больше чувственности. Тем самым, пытаясь, вызвать, ну хоть немного, к себе сочувствия. Ни о какой любви, я понимал, речь уже не шла.
– Я вас любил… М-м-м… Она, то есть любовь, еще, быть может, – тут я снова запнулся и тяжело вздохнул. Ну, прям, как Альфред Жермон, герой оперы Джузеппе Верди при виде умирающей Виолетты.18 Надо же! И откуда только берется? Опять не туда потянуло! А пусть она не обольщается! Подумаешь, учительница!!! Кое в чем и я разбираюсь! Когда надо! И давно уже все понял! Не дурак! Никакая любовь мне не светит! Ни сегодня, ни завтра! И повесть о Ромео и Джульетте19 останется печальнейшей на свете… Как и двойка в четверти. Тогда, пусть кто-нибудь скажет, – чего надрываться?
Но я с каким-то маниакальным упорством продолжил:
– В душе моей угасла не совсем…
Снова посмотрел в потолок, ища хоть малюсенькой поддержки от все еще сидящей там мухи. При этом думая: хорошо было бы, если бы он, потолок, вдруг упал. Прямо весь! С мухой! И тем самым прекратил все мои мучения.
– Но пусть она вас больше не тревожит… Не тревожит… Я не хочу печалить Вас…
Тут я снова замолчал, стараясь вспомнить продолжение, и выдавить из себя еще хоть одну строчку.
