Я умер. Зарисовки о жизни, о смерти, о любви - страница 3

Но, как любой, у кого больное сердце, знал всегда – «косая» придет или на ходу, или во сне. Быстро и неожиданно. Идешь по улице, кольнуло в груди и – здравствуй, апостол Петр.7 Не ждал? А вот он – я! Принимай! «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой» (Пс.38,5).

И дед так умер. И отец. И все дядьки родные. Мужская, так сказать, половина. Про женскую – не знаю.

А о предках и дальней родне, что говорить? Быльем поросло. И спросить не у кого.

Да и болеть то не успевали. Кто в гражданскую сгинул. Одни – за красных, другие – за белых. Кто в Отечественную голову сложил. Или, что еще хуже, – без вести пропал. Проводили на войну. И все! Ни жив ни мертв! И не знаешь, как молиться? То ли о здравии, то ли за упокой? Хотя сейчас столько времени прошло. Даже если кто и был жив, давно умер. А у Бога все живы. Два брата бабушкиных так пропали. Деды мои. Двоюродные. Ни слуху ни духу. Где в какой земле лежат? Неизвестно. И никто теперь не скажет. В общем, до старости мало кто из родных дотянул.

Дед, правда, до семидесяти дожил. За полгода до распада СССР ушел. Вернее, умер. Коммунист был, еще тот! Две войны прошел: Финскую и Отечественную. Когда компартию запретили, в девяносто первом, бабка, сидя перед телевизором, все его вспоминала: «Вот, гад, не дожил!!! Теперь, наверное, в гробу ворочается…». Судя по ее виду, не очень и расстраивалась. Видно, часто он ее в молодости поколачивал. Недаром в народе в старину говорили: «Бьет – значит любит!».

Бабка была кулацкого роду-племени, а дед пролетарий деревенский. Как она за него пошла, одному Богу известно. Рассказывали, что он ее украл. Посадил в сани, и только его и видели. Всей деревней гнались, догнать не могли. И все же, как мне кажется, без любви тут не обошлось. Ухарь дед был еще тот в молодости. Да и в старости никому ни в чем не уступал. С характером был. Хорошо ли, плохо ли, а жизнь вместе прожили. Пятерых нарожали. Но бабушка почему-то на него так обижена была, что перед смертью сказала: «Рядом с дедом не хоронить!». Так, отдельно, их и положили. Дай Бог, на том свете помирятся.

Отец с родителями. Дедушка Вася и бабушка Маня. 1980-е.

В общем, день как день. Помню, кто-то приходил, кто-то уходил. Сосед был. Соседка заходила. Друзья звонили, знакомые. Кто просто так, поговорить. Кто о здоровье справлялся. Спасибо, не забывают! А что сказать? Сказать, что хорошо – не поверят. Знают, что не очень. Сказать, что плохо? Зачем? Не надо людей расстраивать. Все хорошо! Жив! И слава Богу!

Да и живешь то, как-то так. Каждый новый день, как последний. Вечером засыпаешь, и осознаешь – утром можешь не проснуться! И все, что ты видишь и слышишь, в этот раз, перед сном, это и есть последнее. Твое – последнее! И другого – не будет! Ни сейчас, ни потом. Ни-ког-да! Трудно к этому привыкнуть. Трудно это понять. Трудно, страшно и грустно…

Это до болезни, все не так было. Несло по течению, и ладно. Теперь каждый день что-то новое. Начинаешь замечать, как дождь идет, как солнце вечером заходит, как радуга появляется. И мелочи всякие, которых раньше не видел – вроде муравья в траве, или жабы на мокром после дождя асфальте. Или ежика. И радуешься всему увиденному. Стараешься впитать в себя, запомнить, не забыть. Как будто прощаешься.

И с людьми по-другому. Все эти ссоры, обиды теперь кажутся такими мелкими, такими ненужными. И вроде знаешь, что ничего плохого в жизни никому не делал, а на душе иногда кошки скребут. Вспоминаешь прожитую жизнь и видишь – где-то, что-то не так сказал, не так сделал, не так поступил. И обратно ничего не вернешь, не исправишь. Все ушло. Все в прошлом. И людей тех давно нет. Кто умер, кто уехал. Далеко-далеко. И только Бог теперь всех рассудит.