Я, Яромир Гулливер - страница 2

– Кто же этот Гулливер, как его звали? И почему я?

– Кроме тебя этого сделать никто не сможет, или не захочет, что, в общем-то, всё равно. А звали – Полистьев Яромир, божьей милостью, ты, ведь, знал его тоже.

– Как и где мне всё это искать, какими тропинками следовать? – без надежды на решимость взяться за этот труд, спросил я.

– Далеко бродить не придётся, здесь всё рядом: Дворище, старые улицы Торговой, сохранившиеся дома, главное, успеть услышать его друзей и даже недругов, тех кто остался, кто будет откровенен. Хоть насколько. Учти при этом, что память их избирательна, наполнена болью, горечью, у кого-то завистью и не прощенными обидами. Их взгляды будут наверняка противоречивы, ведь, у каждого было своё, но всё вместе это высветит некую голограмму. Она станет живой, заговорит, и ты услышишь её повесть.

Неделю всё это как-то укладывалось в моей голове. Я пытался нащупать начальные нити, ведь клубка Ариадны мне никто не вручал. Может, всё услышанное в номере «Трувора» это мистификация, почему я, да, и зачем? «Нужно снова встретиться с ней» – подумал я. Но встречи больше не случилось. Она просто исчезла. На расспросы об Анне ни одна из соплеменниц, годами просящих у той ограды, ничего не знала. Отвечали – такой у нас никогда не было и нет. Стало ясно – других разъяснений к моему «Заданию» больше не положено.

Следующий день прошел в раздумьях. Что известно о моём герое? В общем-то, уже почти всё. Всё что положено знать широкой общественности о знаковой личности в череде прочих статусных лиц и событий культурной жизни этого провинциального города за последние 30 лет. Срок немалый, большинства уже нет, но политес тот же – не выбиваться из сложившейся за годы иерархии авторитетов, не ворошить прошлое и его сюжеты, не «выносить сор из избы». В этом колумбарии памяти каждому отведено местечко исключительно в своём закутке – от «элит» до «эконом» класса. Сдвигать их границы, очерченные этим кадастром, не положено, да и вряд ли кто решиться – враз окажешься белой вороной, вылетишь из привычного круга интеллигентского мотыляния, почти ритуального междусобоя. Его образ застыл канонически удобным, словно давно несменяемый пароль, своего рода, культурный дресс-код интеллектуалов местного ряда.

О Полистьеве, его достижениях написаны десятки статей, много о своём творчестве успел написать и он сам. Специальный выпуск университетского альманаха «Чело», для которого еще при жизни он отрисовал стильный титул, тот и просто – справочное пособие, путеводитель по его разрешённым заслугам. Отсняты многочисленные сюжеты и передачи для телезрителей. Студия Лентелефильм – творцы кино-«нетленки», сняли в своё время специальный фильм о нём, о его незаурядном, таком экзотичном для советских строителей коммунизма, творчестве. Почти каждое юбилейное собрание, посвящённое этому Творцу, ныне превращается в ритуальные позы, сказания и «плачи», будто по некому сложившемуся с годами протоколу. Понятно, что для хранителей его наследства – Центра, с экспонатами, скульптурами, архивами и прочими «сокровищами» подобный статус-кво спасителен. Это единственно верная стратегия выживания на таком, лакомом для застройщиков, пятачке центра города. Единственный способ избежать разгрома и расхищения.

Что же к этому можно добавить, чего не хватает для понимания образа нашего незаурядного творца? Почестей, славы? Так, ведь увенчан – звание, памятная доска Почётному гражданину. Но это в конце жизни. Стало ли утешением то признание, чем пришлось расплатиться. Как складывалась первая, самая трепетная и драматичная половина его жизненного пути? Какова роль окружения, структур и фигурантов мучительных изломов его сложной судьбы?