Саймон пожал ему руку и, представив брата, спросил:
– Нейл, ты ведь помнишь «Борьбу Иакова»?
– Конечно, – отозвался он. – Такой яркий персонаж!
Нейл, видимо, решил, будто Иаковом зовут героя книги, хотя подразумевался библейский Иаков, боровшийся с ангелом. Зато Саймон рассуждал о романе так, словно вот-вот перевернул последнюю страницу. Постепенно выяснилось, что изучал он его в колледже несколько лет назад.
Отец сначала нервничал, неловко кутался в плед, но по ходу беседы расслабился, разговорился – старший Коттон едва успевал вставлять в его монолог короткие замечания. Наконец, отбросив мокрый плед, будто досадную помеху, отец шагнул к столу и потребовал какао.
О какао! Чудеснейший в мире напиток! По крайней мере, на мой вкус.
За столом беседа стала общей. Отец подшучивал над нашими зелеными руками, а Нейл Коттон хохотал до упаду над блюдом в ванне. Роуз, само очарование и кротость, улыбалась гостям пленительнее и пленительнее, а затем села у огня, взяв на руки золотистого, как ее кудри, Абеляра. Коттоны то и дело подходили его погладить. Их восхищало абсолютно все. Например, когда Элоиза забралась спать на крышку медного котла, Нейл объявил, что более смышленой собачки в жизни не видел. Разговор в основном поддерживали гости и отец; я изредка вставляла реплику-другую – и каждую Коттоны находили забавной.
Беседа лилась гладко; я все время молилась, чтобы Саймон не задал самый кошмарный вопрос. И он его задал:
– Так когда ожидать новый шедевр – продолжение «Борьбы Иакова»?
Боже, что делать? Опрокинуть какао? Но уж очень хочется его выпить…
Пока я боролась с жадностью, отец коротко, без злости, без горечи, обронил:
– Никогда.
Просто выдохнул одно слово. И будто сжался: голова поникла, плечи ссутулились. Вряд ли остальные заметили эту перемену.
– Разумеется, если подумать, продолжения и быть не может, – неожиданно сказал Саймон и, поймав холодный взгляд отца, быстро продолжил: – К таким книгам ничего нельзя прибавить или убавить. Они серьезно влияют на работы других писателей, но для создателя подобная книга – пройденный этап, завершенная, цельная идея, из которой уже ничего не развить.
Мы с Топаз встревоженно уставились на отца.
– А я уверена… – попыталась возразить мачеха, но отец ее перебил.
– По-вашему, такие писатели – авторы одного романа? – тихо спросил он.
– Боже упаси! – отозвался Саймон. – Я лишь хочу сказать, что ошибся со словом «продолжение». В мире искусства писатели – в известном смысле, единственные истинные творцы. Из глубины души зараз они извлекают один неповторимый шедевр… Целое ожерелье, не жемчужину! А затем снова уходят на дно, чтобы вынести на свет новое сокровище. Возможно, Господь создал иные миры, но не в дополнение к этому.
Несмотря на пышность и книжность, звучало искренне. Но я не поверила. За словами чувствовалась пустота. Тактический ход, чтобы по-доброму сгладить неловкость. Быстро же Саймон уловил напряженность момента! Самое странное, отца его речь, похоже, впечатлила. Он тряхнул головой, словно ему в голову пришла новая мысль, но, ничего не сказав, задумался. Очнулся лишь от вопроса Саймона о третьем сне в «Борьбе Иакова». Таким оживленным я его не видела с того года, как они поженились с Топаз. Рассказывал отец не только о себе и романе – он втянул в беседу всех, а особенно часто обращался к Роуз, так что Коттоны постоянно оборачивались к ней, причем с явным удовольствием.
