– Венички в кадке найдёте, похлещетесь веничками.
Но нам было не до веничков. Пар стоял тучами, и было трудно дышать. В этом пару я своих рук не видела, и шампунь сразу куда-то провалился. Костя, невидимый мне, ныл, что он уже взрослый и не будет при нас с мамой раздеваться. Мамин голос уговаривал его:
– Как же ты один? Здесь нет душа. И ванны…
Мыться надо было в тазах. Смешиваешь воду – кипяток из большого бака и холодную из ведра, пригоршнями берёшь, брызгаешь на тело, а после намыливаешься вся, по мокрому. А потом снова пригоршнями берёшь воду в тазу, мыло смывать… А если у тебя вода кончилась, то снова кипяток разбавляешь холодной. А мыло пока глаза ест…
После бани на сеновал пошли.
Сеновал был в сарае – вроде как вторым этажом. На первом этаже хозяйка наша поставила какое-то ведро и сказала:
– Вот, если кому надо будет, сходите на ведро. Чтобы недалеко ходить.
Мы поднялись наверх по приставной лестнице. Она качалась подо мной, и я боялась забираться. Анна Ивановна уговаривала меня:
– Не бойся, не упадёт. Я её держу.
Я сомневалась:
– Она сломается…
Анна Ивановна отвечала:
– Я поднимаюсь по ней, меня выдерживает.
Хотя, я думаю, наша хозяйка была не намного тяжелее меня. Должно быть, она весила, как девочка лет тринадцати.
Наверху тоже всё было хлипко, шатко. Я пожалела, что мы решили спать на сеновале. И Анна Ивановна уже сколько раз предложила пойти в дом. Но Костя стоял на своём:
– Хотя бы на сеновале посплю… – говорит. – Хоть такой плюс от этой Липовки…
Сено было колючее, несмотря на то, что наша хозяйка дала нам и одеяла, и какой-то коврик. Но твёрдые стебли царапались и через коврик. Мама и Костя оба ворочались, устраиваясь поудобнее. Сено шуршало. Я только подумала, что не смогу уснуть, – а дальше уже ничего не помню. Сильно устали мы в этот день – сон и сморил меня.
Просыпаюсь от какого-то резкого звука. Вроде как будильник. Кругом абсолютная темнота.
– Костя, выключи, – говорю.
Костя что-то мычит в ответ.
Потом слышу мамин голос:
– Это не будильник, это петух кричит.
Вот так, что ли, петухи кричат? За первым петухом второй, третий голос подал. И чего они разорались, ночь ведь ещё?
Но им, оказывается, и по ночам не спится.
Не поняла я, сколько их прокричало. Но когда каждый подал свой голос, наступила наконец тишина. Я только сказала себе: «Можно спа-а-ать…», как вдруг слышу, Костя говорит:
– Мама, мне нужно…
А мама ему отвечает:
– Анна Ивановна ведро поставила. Сейчас я с тобой спущусь…
Костя говорит:
– Да что я, маленький? Ты мне только телефоном посвети.
Мама взяла телефон как фонарик, светит на лестницу.
– Осторожнее, – просит. – Сначала нащупай ногой ступеньку, потом…
Костя перебивает, сердится:
– Я что, не знаю, как надо спускаться?
И вдруг как заорёт, и назад, наверх по лестнице! Она под ним так и запрыгала, затряслась.
Костя только что внизу был, а уже здесь. Дышит тяжко.
– Там, – говорит, – внизу кто-то есть.
Мама отвечает:
– Не может быть.
И зевает.
– Мне, – говорит, – через три часа вставать. Так что ты, Костя, давай сходи, куда собирался, и спать будем.
Костя говорит:
– Да я, кажется, передумал. Вовсе никуда я не хочу…
Только я уснула на нашем коврике – опять просыпаюсь. Костя не спит, ёрзает.
Мама говорит:
– Давай-ка спустись вниз, я тебе мобильником посвечу.
Костя в ответ:
– Да ну, не надо. Утро скоро.
Мама его толкает:
– Вставай, вместе спустимся. Давай-давай…
Слышу сквозь сон – Костя говорит внизу:
