– Уверены, что радовать?
Сестрички переглянулись.
– Человек, – сказала Этта. Или Эсса?
– Не в курсах, – поддержала Эсса. Или Этта?
– О чем не в курсах?
– У оборотней ситуация другая. Мы тебе потом объясним. А пока пошли за вещами и продумай, что тебе надо из дому!
Мой рюкзачок сиротливо ждал меня на столе. Оборотницы бодро схватили одинаковые сумки и скомандовали:
– Нам в зал общей связи!
Экие ушлые, уже и про место связи знают. Зал общей связи оказался интересным местом – круглым, и окон в нем не было. Зато были столы с экранами по всей протяженности стен. Или стены? И отдельный кристалл в центре. Сестрички тут же кинулись к одному из экранов и начали набирать внизу адресный код. Экран посветлел и там показалась физиономия, которую можно увидеть только в страшном сне: бурая ожившая коряга с несимметричными чертами… лица? Рожи? Морды? Пресветлая мать, кто хоть это? А девчонки с похоронной интонацией сообщили:
– Морганг, у нас плохие новости.
Морду перекосило, хотя, казалось бы, куда уж больше. А девчонки, выдержав паузу, уже радостно вопили:
– Морганг, мы поступили! Зови родителей! Зови всех родственников! Тащи бумагу! Бери карандаш! Записывай!
– Заразы вы, – сказала морда (не соврали девчонки, их и впрямь так дома зовут) и расплакалась, причем чем-то ядовито-зеленым, – матушка ваша с утра чуть не по потолку бегает, отец урван-траву пьет, младшие все картусы повыдергали, а бабушка обещала деда загрызть, так все волнуются, а вам все смешочки!
– Морганг, не нагнетай, мы поступили! Тащи всех, мы – студентки!
И тут за спиной у чудища объявилась целая куча народа, похожих на сестричек, и взрослых и маленьких, видимо весь клан Мионских, которые что-то радостно и нечленораздельно вопили. Сестрички тоже что-то верещали, и мне стало грустно. Кто-то вон даже такому исходу рад. Ладно, а я-то что стою? Вот свободный стол с экраном. Сейчас и побеседуем. Экран посветлел, и знакомая дядькина физиономия хмуро глянула на меня. У меня в этот момент рожица была не менее хмурой.
– Небось, не приняли тебя, балбеску, – проскрипел дядька Лесь. – Корми тебя теперь, от себя отрывай.
– Ну, почему же, приняли, – злобно прошипела я. – Зачем же отрывать. Теперь мою судьбу государство будет устраивать.
Эх, как он возрадовался! Понятное дело, спихнуть племянницу на казенный кошт – святое дело. Прямо просветлел весь, сморчок старый.
– Значит, теперь учеба, а потом распределение, – радостно скрипел дядька. – Поздравляю! Что надо-то?
– Вещи мои надо, пока отправка бесплатная. Запасами, я так понимаю, поделиться не получиться.
– Какие запасы, о чем ты? Ты там на казенных харчах, а мы тут концы с концами еле сводим! И зачем тебе вещи, Марыська подрастает, ей подойдет, а тебя там все одно обеспечат.
– Дядюшка, ты вещички мои отправь, и внимательно послушай. Ты там, по ходу, совсем обнаглел от безнаказанности. Я перед отправкой на проверку способностей к нотариусу Залесскому зашла, догадываешься с какой целью? Не догадываешься? А зря. Документов у тебя на мой, подчеркиваю, мой дом нет. Купчая, моей мамой подписанная у меня, бумагу видишь? Мне господин Гжесь все разъяснил. Это жена твоя, моя тетка хоть каким-то боком мне родственница, а ты вообще никто. Я теперь совершеннолетняя и могу своей, еще раз для тупых, своей собственностью распоряжаться как захочу. И у господина Залесского лежит мое распоряжение на продажу дома, ход которому может быть дан в любой момент. Теперь понятно?
