В полицейском участке Паддингтон Грин меня принимают довольно небрежно: лениво прокатывают подушечки пальцев по липкой ленте, фотографируют без особых церемоний и даже без вспышки. Содержимое моих карманов: зажигалка – одна штука, бычки сигарет – четыре штуки, монеты один фунт – три штуки, пояс – одна штука, шнурки – две штуки, ключи – одна штука; все это складывают в коричневый бумажный пакет с прозрачной вставкой и запирают в шкафу. Затем меня передают сержанту, проводят в камеру. И все как по накатанной, без единой паузы.
В этой комнате без окон совершенно невозможно вести счет минутам или часам. Здесь органы чувств изолированы, будто бы нарочно. Все в комнате исключительно жесткое и вдобавок гладкое. Бетонные полы и стены, бетонная скамья вместо кровати. Металлический туалет. Стальная дверь. Я. Все создает ощущение оторванности от реальности. В природе, в том внешнем мире не существует ничего столь же жесткого на ощупь, столь же лишенного текстуры.
Когда находишься в комнате один – теряешь ориентацию. С того момента, как я покинул дом, избрал себе уединение и свободу, вокруг меня не было стен. Ощущение безопасности – какое бы они ни дарили когда-то – оставалось лишь воспоминанием. Здесь же никакой безопасности, а лишь разграничение пространства.
Слышу, как гремят ключами, и вскакиваю на ноги. В камеру заходят двое офицеров, в руках у них пакеты и бумажный рулон. Один из них ставит рулон на пол, а второй принимается открывать пакет с синей надписью «ВЕЩДОКИ».
– Мы заберем вашу одежду в качестве вещественного доказательства.
Вижу, как офицер с пакетами раскрыл один из них.
– Пальто, – говорит его товарищ и быстро произносит номер, а первый записывает его в блокнот.
Не веря в происходящее, пялюсь на него, однако тот явно не шутит. Просто нетерпеливо трясет пакетом мне в лицо, пока я не снимаю пальто и, свернув, не кладу внутрь. Вскоре я избавлен от всей своей одежды, которая теперь разложена по пакетам на полу. Гляжу на руки. Непривычно видеть собственную неприкрытую плоть. Яркие островки кожи вдруг сменяются черными пятнами грязи. Вонь от кожи такая, что один из офицеров даже прикрывает рукой рот.
– Что же мне надеть? – спрашиваю я.
Тот, что с пакетами, протягивает серые тренировочные штаны, толстовку и черные кеды.
– Вы хотите, чтобы я ходил вот так? Без пальто?
Они не отвечают. Просто забирают мою одежду и дают бумажку, где описаны обстоятельства, при которых я смогу получить все назад. После чего уходят.
Я сижу, смотрю на дверь в надежде, что она снова откроется. Мне надо уйти отсюда как можно скорее, давление нарастает. Проходят минуты, и через щелочку в двери раздается голос офицера, который предлагает еду и горячий напиток. Еще через некоторое время приходит другой офицер и рассказывает мне о моем праве на солиситора[1].
– Вам удалось прочесть этот буклет? Вы хотите воспользоваться правом на бесплатную юридическую консультацию?
– Да, – отвечаю ему.
– Обратитесь к кому-то конкретному? – спрашивает он, засовывая в карманы мясистые ладони.
– Нет.
– Тогда позову дежурного. – Он разворачивается на мягких подошвах и уходит.
Я помню, как ничего не делал, просто стоял и смотрел, как она умирала. Даже если они поверят мне, я все равно виновен. Им совершенно не будет дела до моего страха – что я боялся сделать с ним то, на что способен, если бы дал себе волю. В каком бы она состоянии сейчас ни находилась из-за этой задержки, часов, потраченных впустую, пока я был в бегах, – виноват я. Все из-за меня.
