Ротозеев торопился к Ивану, несясь вперёд, не разбирая дороги. Под ногами жалобно чавкало грязно-серое месиво, которое ещё недавно было снегом. Впрочем, Шура на такие мелочи не обращал никакого внимания. Ботинки промокли? Плевать! Всё равно этим ботинкам уже пошёл пятый год. Или шестой. А не седьмой, нет? Неважно! Забудь! Брюки забрызгало грязью? Да и чёрт с ними! Скоро у него будет столько денег, что он сможет менять их каждый день. И вообще, он перестанет ходить на своих двоих и пересядет на шикарное авто. Водить его лично он, разумеется, не будет, для этого дела существует специально обученный человек… Размечтавшись, Шура поскользнулся и в один момент обнаружил себя лежащим посреди тротуара, уткнувшимся носом в раздавленный окурок. Ротозеев со злостью стукнул кулаком по снежной жиже, от чего во все стороны брызнули грязноватые капли. Несколько из них попали на лицо самому Шуре. От неожиданности лицо Ротозеева обиженно вытянулось и он часто-часто заморгал, вдруг став похожим на капризного ребёнка, которому родители не купили вожделенную игрушку и который из-за этого готов расплакаться на весь магазин. Встав и отряхнувшись, Шура злобно сплюнул в сторону и продолжил своё движение, ступая по скользкой снежной каше с величайшей осторожностью. «Эдак я себе шею сверну ещё до того, как душу продам! – угрюмо подумал он. – И никакие демоны не помогут, с них станется!»
Внезапно Ротозеев услышал тихий детский плач, доносящийся как будто бы из… Шура остановился и внимательно огляделся, вмиг став похожим на охотничью собаку, которая учуяла поблизости зайца. Точно! Детский плач доносился из мусорной урны, что стояла в трёх метрах от него. Художник заинтересованно уставился на урну и прищурился, словно стараясь просмотреть урну насквозь. Плач усилился, однако прохожие продолжали как ни в чём не бывало проходить мимо, спеша по своим делам. Шура удивлённо огляделся. «Да что они, в самом деле, не слышат ничего, что ли?! – возмущённо подумал он. – Совсем общество до ручки дошло: ребёнок в помойке слезами заливается, а им хоть бы что!» Впрочем, на мысленный упрёк художника в адрес общества это самое общество ровным счётом никак не отреагировало.
Ротозеев, медленно ступая, приблизился к урне и осторожно заглянул в неё. Там среди пластиковых бутылок из-под колы и прочего мелкого мусора копошился чёрный свёрток. Преодолевая врождённую брезгливость, Шура наклонился к урне и немного развернул тряпьё, в которое был укутан плачущий младенец. В следующую секунду лицо художника исказила гримаса отвращения и ужаса – взгляд его столкнулся со взглядом ребёнка (хотя назвать это существо ребёнком было сложно), который был наполнен какой-то адской злобой и ненавистью. Этот взгляд был осмысленный, чего никак не могло быть, лежи в помойке обычный ребёнок. И ещё кое-что – внешность этого существа была мерзкой и отвратительной, словно он был зачат и рождён не обычными мужчиной и женщиной, а уродцами. Кожа грязно-пепельного цвета, мягкие, будто бы бескостные руки и ноги, чёрные белки глаз, а сами глаза лишены зрачков. Крупные, выпирающие изо рта зубы, губы, словно толстые извивающиеся черви, вместо носа – два небольших отверстия, будто просверленные дрелью прямо в маленькой детской голове. Тонкие пальчики существа заканчивались острыми коготками красноватого цвета.
Конец ознакомительного фрагмента.
