Её карие глаза упёрлись внимательным взглядом в мои. Я улыбнулся и запустил пятерню в её роскошные густые и длинные чёрные волосы. От них исходил тонкий волнующий аромат. Танин взгляд смягчился. Она ткнула своим носом в мою щеку и тоже улыбнулась.
– Ну, здравствуй! Прости меня. Я, точно, дура. Всё рву душу! А он меня совсем перестал слышать.
– Вот, именно! Давай-ка лучше о наших с тобой делах. Но сначала – один горячий любовный поцелуй.
Она в шутку попыталась увернуться, но потом с удовольствием прижалась к моим губам. Я чуть не задохнулся. Эта девушка могла бы из меня верёвки вить. За один её поцелуй я готов был отдать всё.
Она оторвалась от меня, засмеявшись, и оттолкнулась руками от моей груди.
– Ну, хватит, хватит! А то тебя потом не остановить. Пойдём-ка, я тебя лучше покормлю чем-нибудь. Ты, небось, как всегда, голодный? А что это ты сегодня в такую рань?
Говоря всё это, Таня вела меня за руку на кухню.
– Постой, а как же твоя вылазка? Ты же собирался ехать с ночёвками?
Мы уже вошли в кухню, и она усадила меня за небольшой столик. Мои колени почти упёрлись в его крышку.
– Так уж вышло.
Таня быстро накрыла стол, и поставила передо мной горячие сосиски с жареным картофелем, зелёным горошком и горчицей. Рассказывать о неприятностях не хотелось. Я пытался говорить не слишком эмоционально.
– У нас, понимаешь, ЧП.
И я изложил ей свой непредвзятый рассказ о жутком сегодняшнем утре.
– Одним словом, меня попросили никуда не отлучаться. Могут ещё вызывать на допросы.
Татьяна ошеломлённо молчала, широко раскрыв и без того огромные глазищи.
– Господи! Да как же это?! Зачем и кому было нужно убивать вашего Степаныча? Чушь какая-то. Для вас, что-то, многовато неприятностей! Кстати, знаешь, о чём мы ругались только что с Сашкой? Он, оказывается, просил вашего Минакова сдать ему в аренду школьный подвал. Якобы, под цех упаковки какой-то ерунды. А на самом деле, как я из его слов догадалась, хотел там фальшивую водку разливать. Предполагает, что на школу никто бы не подумал.
– И Минаков ему отказал?
– Да. Но, ты же знаешь, моему братику, если что в голову втемяшилось, он сроду не захочет отступиться. Он своего Виктора позвал. И тот ходил к вашему директору. Запугивать его пытался.
Таня, вдруг, замолчала и странно на меня посмотрела.
– Серёж! …А это не он его…?
В наступившей тишине я явственно различил, как из-за тонкой бетонной стенки пробился визгливый голос соседки, за что-то, на чём свет стоит, ругающей своего ребёнка.
– Ну-у! Я не думаю. …Да и, вообще, милиция пока говорит о самоубийстве.
– Но ты же говоришь, что не веришь!
– Ну, не верю. И что это значит для следствия?
– Ты, что же, им не говорил о своём впечатлении?
– Почему? Сказал. Но… Мне кажется, они к этому как-то равнодушно отнеслись. Послушай, Тань! Мне и в самом деле это могло просто почудиться. Я был в шоке! Просто остолбенел! Вряд ли я мог в тот момент что-то путное сообразить. Да, я, вообще-то, и сейчас не совсем в себе. Голова пухнет! …И, почему-то, всё время реветь охота.
Татьяна, прищурив свои вишнёвые глаза, внимательно на меня посмотрела. Голос стал тихим и холодноватым.
– Серёжа! Мне кажется, ты уже не совсем уверен в правильности наших с тобой планов. Ты снова засомневался, стоит ли увольняться из школы?
– Нет! Ну, что ты?! … Я не сомневаюсь. …Умом не сомневаюсь.
– А сердце болит? Всех жаль? Я права?
Я обречённо вздохнул и уставился в окно, за которым на фоне яркого голубого неба налетающие злые порывы холодного ветра безжалостно рвали с чёрных мечущихся ветвей беззащитные полумёртвые желто-зелёные листья, наотмашь швыряя их в дрожащее оконное стекло.
