Но молодой алатырнице очень не нравилось, что происходило сейчас вокруг, а неприятности сподручнее встречать в привычной удобной одежде. Тем более выбор-то ей предоставили, личные вещи не забрали, даже сапоги успели вычистить и вернуть.
Колебалась Алёна недолго и в конце концов полезла за своими вещами в суму. Приказа надеть сарафан не было? Не было и быть не могло, а значит, лучше поскромнее, но – свое. Матушка знает, какую за принятый подарок плату потребуют.
Смена белья, узкие темные штаны, чистая рубаха, сменный темно-зеленый кафтан – почти новый, его девушка берегла и в дорогу предпочла надеть старый, потертый, залатанный, какой не жалко. Все по одному привычному образцу, как пограничники носили. К поясу – длинный кинжал, который все мытье пролежал на лавке, под рукой: расставаться с оружием дед отучил крепко. Всегда приговаривал, что товарищ упадет, друг предаст, а шашка да кинжал – до смерти верны. Шашка ей, как алатырнице, не полагалась, да и глупо это, не женское оружие. В учебе одно дело, дед на всякий случай натаскивал старательно, но в серьезном бою невысокая девушка настоящему воину не соперница. Так зачем дразнить судьбу? Другое дело – хороший, по руке, кинжал.
Волосы она заплела в тугую косу, крепко перевязала. Остригла бы во время учебы по примеру некоторых других девушек, но рука не поднялась, жаль стало. Стриглись те, кому и беречь особо нечего было, не одарила Матушка хорошей косой, а ей богатство такое отрезать – настоящее кощунство. Да и бабка бы небось отхлестала за то, что красоту не сберегла. Тяжело носить и мыть морока, но если хорошо убрать, то почти и не мешают.
Сидеть просто так, да еще голодной с дороги, и ждать, пока про нее вспомнят, Алёна не стала, сама вышла из покоев в надежде узнать путь к кухне, а там без ломтя хлеба да миски каши всяко не осталась бы. Но проходившая мимо с большой корзиной в руках крупная немолодая женщина, у которой алатырница намеревалась спросить дорогу, очень обрадовалась встрече, сказала, что гостью давно ждут, и проводила немного.
Горница, куда Алёну привели, была убрана богато, все стены в резьбе и затейливой росписи, но выглядела угрюмой норой. Окна через одно закрыты глухими ставнями, печь в изразцах – зеленых, под малахит, и мебель темная: частью из старого дуба, частью из густо-зеленого болотного дерева, ценного и дорогого, которое славилось своей прочностью и долговечностью, даже в постоянной сырости не гнило. Скамья с резной спинкой перед печью, тяжелые сундуки вдоль стен, посередине – стол с шестью высокими стульями вокруг вместо привычных лавок. Его устилала богатая шитая скатерть, но отчего-то не белая, а темно-синяя.
Самым светлым пятном был резной, из солнечной липы, лик Матушки в красном углу, с теплым янтарным светцем перед ним, окруженный идолами ее старших детей. Алёна сначала вежливо поклонилась хранителям дома, потом опять вскинула руку к плечу, приветствуя хозяйку.
Та сидела во главе стола, справа от нее – Алексей Петрович. Старая княгиня снова смерила гостью недовольным взором и молча поджала губы, а мужчина бросил на хозяйку насмешливый взгляд:
– Садись, девица Еманова, с дороги, должно быть, голодна, поешь. – Он небрежно указал на стул напротив себя.
Алёна села куда велели и от еды не отказалась. Под колючим и недовольным взглядом «злой ведьмы» и насмешливым – ее гостя кусок в горло не лез и норовил встать поперек, но девушка уставилась в тарелку и сосредоточилась на предложенных яствах. Взглядом княгиня не прожжет, не алатырница, а остальное можно и потерпеть. И вскоре девушка сумела отвлечься от тех, кто сидел с ней за столом, благодаря голоду и вкусу блюд, который оказался выше всяких похвал.
