Вскоре исчез и ерник. Перед глазами, куда ни глянь, расстилались топи. Кочки осоки манили обманчивой безопасностью, скрипели сухими ветвями покореженные низкие березки, а вокруг бурлила в бочагах черная, как непроглядная ночь, вода.
Тут и появились встречающие. Любопытно, как учуяли? Трое кикимор выползли из трясины, кланяясь в пояс.
Ярина ответила тем же.
– Ну, показывайте, где тут у вас что.
– Идемте, госпожа. – В суетливых движениях сквозил страх.
Кикиморы были печальны, кланялись низко, а глаза прятали. Ожерелье отголосками передавало тоску и обреченность. Ярине было их отчаянно жалко, но все, что она могла, это спасти обитателей болот от разъяренных людей.
На нее смотрели. Из-под кочек, из-под редких деревьев, из трясины – с любопытством, смешанным с настороженностью.
– Наезженный тракт западнее, – проскрипела одна из кикимор, оказываясь рядом. Остальные почтительно шли поодаль. – Неподалеку вплотную к болотам подходит. Потом удаляется и следует к Aesul.
Последнее слово было сказано нараспев, чужим, певучим языком.
– Куда? – Ярина удивленно повернула голову.
– К реке, – кикимора скупо улыбнулась, блеснув острыми клыками. – Все время забываю название, которое ей дало твое племя.
В ее глазах теменью болотной трясины плескалась пустота. Внезапно Ярина поняла, что кикимора стара, очень стара. И наверняка помнит времена, когда здесь еще не было болот. Нечисть ведь старится иначе: ни седины, ни морщин. Лишь выцветшие волосы да заострившиеся черты сурового лица.
– Ты видела дивь? – Ярина затаила дыхание, ожидая ответа.
– Видела, – нехотя откликнулась та, после долгого молчания. – Здесь есть те, кто видел. Просто не хотят помнить. Не помня – легче справиться с болью. Умение забывать – драгоценный и опасный дар. Мы получили его от твоего племени, маленькая ворожейка. Но те, кто не желают помнить, совершают предательство. Пусть из слабости, тем страшнее.
– Тогда почему…
Помогаешь. Как смогла смирить ненависть. Слова застряли в горле. Спросить об этом почти тысячелетнее существо? Все равно, что горящей веткой ткнуть в едва затянувшуюся рану.
– Уж точно не потому, что у тебя на шее проклятая кровь ушедших, – кикимора усмехнулась. От ее исказившегося лица бросило в дрожь. – И не потому, что дом Предателя откликнулся тебе. То, что я помню, не значит, что не понимаю. Мир изменился. Нам придется жить с этим. Отвергая изменения, мы убьем себя, а вам будет все равно. Должны остаться те, кто помнит. Иначе вернуть…
Она не закончила, резко остановившись и указав вперед. На покрытой белым мхом прогалине, скособочившись, валялась телега.
– Пришли.
Кикимора не собиралась продолжать. Даже не дала рта раскрыть, исчезая в маслянистой воде.
Ярина присела на корточки у телеги и попыталась собрать мысли в кучу после странного разговора.
Телега была добротной, новенькой. Вырезанные на бортиках обереги хозяйке не помогли. Оглобли сломаны, днище пробито, одно колесо, очевидно, утонуло в трясине, еще одно валялось рядом. А вот это что-то новое: задняя ось почернела. Стоило дотронуться – начала крошиться в мелкую горелую труху.
Еще две кикиморы держались поодаль, их-то Ярина и попыталась расспросить.
– Кто-нибудь видел, что случилось?
– Мы видели, госпожа, – закивали те, все еще не поднимая глаз. – Лошадь до самой трясины их протащила и туда ухнула. Мы опомниться не успели, а телега уж на боку лежит.
