Нельзя сказать, чтоб Светлана была сильно набожной. Как и многие провинциальные жители, она была глубоко верующей, но за церковными ритуалами хоть и следила и в них участвовала, скорее, видела их формальным предписанием благочестивого поведения – чем-то вроде церемонного чаепития во время праздничного приёма гостей, чем внутренней потребностью, затрагивающей душу. Узнав про японскую миссию святителя Николая – Ивана Дмитриевича Касаткина – она восхитилась редким сочетанием личных благородных помыслов этого человека, а также почувствовала следования высокому долгу, родственную душу, неспокойную, пытливую, стремящуюся к подвигам духа, ведомую благородством помыслов и невиданной любознательностью ума.
Ещё больше её восхищение подстегнула история самурая Савабэ Такума, пришедшего к отцу Николаю с мечом в руках, чтобы убить его, дабы русский священник не погубил их страну. Эта история вызвала особый интерес не только потому, что силой своего убеждения отец Николай сумел обратить противника в соратника и верного последователя – Савабэ не только не причинил вреда священнику, но вскоре обратился в христианство, приняв имя Павел, – но и потому что для Светланы в этой дуэли скрестились два сильных, благородных человека. Савабэ как странствующий ронин, зарабатывающий на жизнь уроками фехтования, был искусен телом, а отец Николай – духом, и потому их поединок и впоследствии крепкий духовный союз знаменовали собой те вершины человеческого общения, испытать которые так жаждала ненасытная душа юной талашкинской амазонки. Правда, Светлана не имела никакого представления о том, чем она, собственно, будет заниматься в Японии – чужой, далёкой стране, – но это было не главным. Главным для неё было видеть этих людей, говорить с ними, жадно впитывать флюиды той психической энергии, исходящей от них, которая сворачивает горы и творит чудеса, и даже если бы ей не удалось как следует поговорить со святителем в силу его занятости и высоты его сана и положения, то ей, наверное, хватило бы лишь посмотреть ему в глаза и обомлеть от созерцания его глубокой духовности. А уж скрестить шпаги с Савабэ было не менее будоражащим воображение испытанием её собственного воинского духа, ну и доморощенного искусства шпажного боя.
Но это всё были мечты. А про быт Светлана и не думала. В конце концов, у неё была Поликлета. По иронии судьбы, после разговора в чайной Поликлета стала главной движущей силой их предприятия. Когда было холодно, она искала тёплый ночлег и дрова, когда голодно – провиант, а если кончались деньги, закладывала предметы, купленные ею же в начале поездки, или свои личные вещи, и надо же, иногда умудрялась тут же их выкупать, перепродавая по цене выше предполагаемой чуть ли не вдвое. Например, позолоченный портсигар покойного супруга Порфирия Поликлета закладывала по несколько раз и каждый раз выкупала по цене ниже назначенной, сетуя на нелёгкую вдовью долю и ссылаясь на подслеповатость и якобы природную недалёкость. А в это же время, когда на базарах, когда в лавках, продавала и вновь выкупала столовую утварь – серебряную солонку с малюсенькой ложечкой, миниатюрную сахарницу с золотым ободком и крышкой в виде петушиной головы, и даже футляр для пенсне из тёмно-красного сафьяна.
