– Не хочу сон портить, спать охота. Давай позже посмотрим.
Тут и замахнулся Иван ремешком, что живот подтягивал, и стеганул Гришку меж лопаток, да так, что у того искры из глаз посыпались.
– Ты чего это? Я же пошутил, – взревел Григорий, вскочил как ужаленный, и собрался быстрее солдата на посту.
Егорка в то время ещё спал на сеновале и сны дивные видел. Луна и звёзды его одолевали, бродил он по ним и восторгался. Отец меж тем подкрался к нему, лошадь с бричкой умыкнул и велел Григорию в ложбинку её неподалёку спрятать. А заодно и кепку Егоркину себе за пояс засунул. Пущай малой побегает, пропажу поищет.
Проснулся Егорка от шороха, глаза выпучил, по сторонам озирается. Глядь, а на месте лошади какая-то невидаль к земле прижалась и окурками глаз светится. Хуже того, рычит, всех порвать норовит. Поначалу оробел он, а когда присмотрелся хорошенько, шакала в нём признал. Оскалился тот, ощетинился.
Не испугался Егорка зверя, не таков был. Спрыгнул он со стожка, схватил серп и на него бросился. Тот, видимо, струсил, наутёк пустился, только хруст камышей в темноте слышится. Долго гнался за шакалом Егорка, все ноги истоптал, руки о ветки поранил, но заросли тугайные камнем преткновения на его пути стали. Затерялась в них тварь степная, махнула хвостом и исчезла из виду в тумане предутренней росы.
Вернулся он усталый к своему стойбищу, смотрит, а лошадь его, бричкой запряжённая, на том же месте стоит, пофыркивает, копытами землю роет и сено жуёт. «Что за диво дивное, никак в толк не возьму», – думает он. – «Ведь только что её не было. И на тебе, появилась снова, будто воскресла. Оборотень, наверное, или бес попутал».
А неподалёку Иван с Гришкой за кустами от него прячутся и посмеиваются себе тихонько.
– Вот чудило несусветное, – шепчет Иван, злорадствует, – даже не догадывается, что мы его вокруг пальца обвели. Ну, ничего, на сей раз не отвертится, покажу ему, как отца с мамкой любить надобно.
Когда же солнце из-за речки поднялось, очухался Егорка от приключений ночных, порыскал вокруг пропажу с головы, махнул рукой – найду, мол, другую кепку, и поехал назад окольными путями, чтобы время потянуть, отца зря не расстраивать. А Иван с Григорием тем временем вернулись в дом прямиком через дворы соседские, сделали вид, что не ведают ничего, стали Егорку дожидаться, козни ему разные придумывать.
Мать, как всегда, Егорку на крыльце встретила. Усадила за стол, молока с хлебом дала и спрашивает:
– Как дела, сыночек? Всё ли у тебя нормально?
Тут ещё Иван в комнату зашёл и вопросами такими же сына засыпал. Ест Егорка, а сам на родителей искоса поглядывает и сказывает им историю, которая под утро с ним в поле приключилась.
Мать Егорушке верит, головой согласно кивает, ей и невдомёк, что он все слова приворачивает. А отец – ни в какую, строжится пуще прежнего, и на сына голосом наседает:
– Проспал, наверное, всё на свете, теперь сказки нам придумываешь. А где голову свою потерял?
– Какую голову? – удивился Егорка. – Не знаю ничего.
– Не знаешь? – прикрикнул Иван и его кепку из-за пазухи вынул.
– Ах, эту? То-то я со вчерашнего вечера её найти нигде не могу, все углы обшарил. Гришка, видать, пошутил, – стал отнекиваться Егорка.
А Григорий в это время как раз сзади стоял и всё Егоркино враньё слышал.
– Но-но, не очень-то шали. Предел всему есть, – говорит он и петухом наскочить пытается.
