Или, еще смешнее, как проказливый Водяной Старик прошлым летом сволок в реку и пустил по течению Топорихино корыто с замоченной на берегу одежей. Все родичи животы надорвали, глядя, как непутевая баба, кокоча и всплескивая руками, как кура крыльями, козлиным скоком догоняла свои холстины…
Да, я вернулся, отдохнул в родной стороне, чуры на капище отблагодарил за избавление теленком и серебряными деньгами. Потом почувствовал, скучно мне. Тянет из дому, и все тут. Словно сама Арысь, заколдованная дева, вынужденная скитаться с волками, неслышно зовет с собой за тридевять городов и земель.
От нечего делать – думал, вспоминал прожитое. И надумал я по примеру вендов собрать ватагу из парней, что покрепче да помоложе, и уйти в набег, испытать счастье на чужой стороне. Или на худой конец, если старейшины мужей не отпустят, самому попроситься к князю в отроки. Пусть возьмет меня в свою дружину – погулять по белу свету с мечом в руке.
Как часто, сидя на берегу у реки и глядя вслед ее убегающему течению, я представлял, как помчатся наши легкие челны по серебряной глади, как кончится постепенно привычный лес, затеняющий берега, как начнет становиться все теплее и теплее, жаркий ветер подует в лицо из Дикого поля. Вспоминал горьковатый, полынный привкус на пересохших губах, горячие ночные набеги, оставляющие вереницу пожарищ, каменные южные городища, где богатство ждет того, кто его возьмет. А больше того вспоминал, как сладко это, как яростно и хорошо – когда меч в руке, когда щит у плеча, когда побратимы стеной ломятся на врага и весь мир ложится у твоих ног. Родичам, которым бы только по глупому делу задираться с другими родами, трудно объяснить упоение большой победы. Я и не объяснял ничего…
Чудно все-таки. Скучал на чужбине, хотел домой, рвался домой, а вернулся – вроде и не нужен здесь… Чужак наполовину. Теперь скучаю по тому, что было вдали…
Нет, не сумел уйти. Не родовая перевязь, не старейшины, синие глаза Сельги спутали меня покрепче железных вериг.
* * *
Наваждение?
Чудно. Ничего вроде такого особенного, девка как девка. Две руки, две ноги, голова сверху. И одевается просто. На шее носит обычные деревянные бусы да оберег расшитый на голове – вот и все украшения.
Всего несколько раз и говорил с ней. Сидел, помню, как-то на берегу, смотрел, как катит Илень свои воды, представлял, как течет он все ниже и ниже. Вот уже и потеплело вокруг, лес по берегам поредел, степь пошла, буйная, пахучая до дурмана. Потом высохла степь по берегам, изжарилась солнцем, окаменела песком и пылью. Море близко. Привкус соли в дыхании ветров и пронзительные, как тоска, крики чаек.
Далеко течет Илень-река, ни глазом не глянуть, ни птицей не долететь…
Задумался, не заметил, как она подошла, рядом села. Когда увидел ее, словно берег подо мной закачался. Сама подошла!
– Смотришь? – спросила она своим глубоким, грудным, чуть глуховатым голосом.
– Да.
– Река далеко течет.
– Да, – согласился я.
– Много воды катит Илень.
– Да.
– Долго можно смотреть…
Она усмехнулась? Или это мне показалось?
– Да, долго, – снова согласился я.
Сам понимал, не разговор это. Сидел только, краснел, как рак в горячем котле.
Пошутить бы, сказать веселое или какую сплетню сплести, чтоб засмеялась, заслушалась, как получалось у меня с другими. А то заладил – да, да. Как Мяча-дурачок, который малым еще упал с дереваистех пор ходит кривым на один бок, как Леший, и гукает по-совиному. Вот сейчас она посидит и скажет: скучно, мол, с тобой. Не о чем нам говорить больше…
