Десять минут спустя Виктория вышла. Она надела яркое малиновое платье. Такие краски шли ей, подчеркивая гладкую темную кожу. Девушка скользнула на пассажирское сиденье фургона рядом с Мозесом и посмотрела на дешевые позолоченные часы у себя на запястье.
– Одиннадцать минут шестнадцать секунд. Вам не на что жаловаться, – заявила она.
Мозес улыбнулся и включил мотор.
– А теперь изложите ваш вопрос, важный и большой, как динозавр, – предложил он.
– Тираннозавр рекс, – поправила его Виктория. – Это самый свирепый из динозавров. Но лучше мы обсудим его попозже, как вы и предлагали.
Ее подшучивание позабавило Мозеса. Для него было в новинку, что незамужняя чернокожая девушка вела себя так открыто и уверенно. Потом он вспомнил о ее обучении и жизни здесь, в одной из самых больших и шумных больниц мира. Это была не маленькая деревенская девчонка, пустоголовая и хихикающая, и, словно подчеркивая это, Виктория пустилась в непринужденную дискуссию о перспективах генерала Дуайта Эйзенхауэра на выборах в Белый дом и о том, как это может повлиять на борьбу за гражданские права в Америке – и в конечном счете на их собственную борьбу здесь, в Африке.
Пока они разговаривали, солнце начало опускаться, и город со всеми его прекрасными зданиями и парками остался позади, а они вдруг оказались в совсем другом мире – в городке Соуэто, комплексе поселений, где жили полмиллиона чернокожих. Сумерки сгустились от дыма костров, на которых готовили пищу, придавая закату дьявольски красный оттенок, цвет крови и апельсинов. Узкие немощеные проулки заполняли толпы чернокожих жителей пригорода, каждый нес сверток или пакет из магазина, все спешили в одном направлении, возвращаясь домой после долгого дня, который начинался еще до рассвета мучительным путешествием в автобусе или поезде к месту их работы в другом мире, а теперь этот день заканчивался в темноте обратной поездкой, и усталость делала дорогу еще длиннее и утомительнее.
Когда фургон замедлил ход, потому что людей вокруг стало еще больше, кое-кто узнал Мозеса, и люди побежали перед машиной, расчищая дорогу:
– Мозес Гама! Это Мозес Гама! Пропустите его!
Многие выкрикивали приветствия:
– Вижу тебя, нкози!
– Вижу тебя, отец!
Они называли Мозеса отцом и господином.
Когда Мозес со спутницей добрались до местного клуба, примыкавшего к зданию администрации, огромный зал был уже переполнен, люди столпились вокруг, и приехавшим пришлось оставить фургон и последнюю сотню ярдов пройти пешком.
Однако их ждали «буйволы», – для сопровождения. Силовики Хендрика Табаки пробились сквозь плотную массу людей, смягчая демонстрацию силы улыбками и шутками, так что толпа расступалась без негодования.
– Это Мозес Гама, дайте ему пройти!
Виктория цеплялась за его руку и смеялась от возбуждения.
Когда они подошли к центральному входу в зал, Виктория посмотрела вверх и увидела надпись: «Общинный зал Х. Ф. Фервурда».
У правительства националистов быстро вошло в обычай называть все государственные здания, аэропорты, плотины и прочие общественные сооружения в честь политических светил и посредственностей, но в данном случае присутствовала особенная ирония: общественный зал самого крупного чернокожего поселения назвали именем белого создателя законов, протестовать против которых люди собрались здесь. Хендрик Френc Фервурд был министром по делам банту и главным родителем апартеида.
