– У тебя есть какие-то причины отказаться? – спросила она.
– А как насчет моих политических принципов?
– Чем они отличаются от их собственных?
– Я не африканер.
– Это может послужить к твоей выгоде. Ты станешь их символическим англичанином. Это придаст тебе особый статус. Ты получишь свободу действий. И если им понадобится кого-то уволить, то они скорее избавятся от кого-то из своих, чем от тебя.
– Но я не согласен с их национальной политикой, с этим их апартеидом, он просто ошибочен в финансовом отношении.
– Боже мой, Шаса! Ты ведь не веришь в равные политические права для чернокожих, не так ли? Даже Ян Смэтс этого не хотел! Ты же не хочешь, чтобы нами правил очередной вождь вроде Чаки, не хочешь черных судей и черных полицейских, защищающих черного диктатора? – Она содрогнулась. – Они бы с нами быстро расправились!
– Нет, мама, конечно не хочу. Но апартеид – это же просто уловка, средство захватить весь пирог целиком. Мы должны дать и им кусок, мы же не можем съесть все сами! Это уж точно отличный рецепт для кровавой революции.
– Отлично, chéri. Если ты войдешь в состав кабинета, ты сможешь присмотреть за тем, чтобы они получили пару крошек.
Шаса явно сомневался; он демонстративно достал сигарету из своего золотого портсигара и закурил.
– У тебя особый дар, Шаса, – убежденно продолжала Сантэн. – Твой долг – использовать его на благо всем.
Но он все еще колебался; ему хотелось, чтобы мать высказалась до конца. Ему нужно было знать, хочет ли она этого так же сильно, как он сам.
– Мы должны быть честны друг с другом, chéri. Это ведь именно то, ради чего мы трудились с самого твоего детства. Прими эту работу и делай ее хорошо. А потом… кто знает, что еще может произойти?
Воцарилось молчание; они знали, на что надеялись в будущем. Они ничего не могли с собой поделать, такова была их природа – всегда стремиться к высочайшей вершине.
– А как же Блэйн? – спросил наконец Шаса. – Как он это воспримет? Я не горю желанием объясняться с ним.
– Я сама это сделаю, – пообещала Сантэн. – Но тебе придется поговорить с Тарой.
– Тара, – вздохнул Шаса. – Да, тут может возникнуть проблема.
Они снова молчали, пока наконец Сантэн не спросила:
– Как ты это сделаешь? Если просто перейдешь на другую сторону, ты приобретешь дурную славу…
Итак, все уже было решено без лишних слов, осталось обсудить технические средства.
– На следующих всеобщих выборах я просто проведу кампанию под другими цветами, – ответил Шаса. – Они обеспечат мне надежное место.
– Значит, у нас есть немного времени, чтобы согласовать детали.
Они посвятили обсуждению еще час, выстраивая план с предельным вниманием, который делал их такой невероятно успешной командой на протяжении многих лет, и наконец Шаса посмотрел на мать.
– Спасибо тебе, – просто сказал он. – Что бы я без тебя делал! Ты сильнее и умнее всех мужчин, каких я только знал.
– Вот этого не надо, – улыбнулась она. – Ты знаешь, как я ненавижу лесть.
Они оба засмеялись над этой бессмыслицей.
– Я тебя провожу вниз, мама.
Но Сантэн покачала головой:
– Мне нужно еще кое о чем подумать. Останусь здесь.
Она наблюдала, как сын спускается с холма, и ее любовь и гордость были так сильны, что почти мешали ей дышать.
«В нем есть все, что я всегда хотела видеть в сыне. Спасибо тебе, мой сынок, спасибо за радость, которую ты всегда приносишь мне».
Но тут слова «мой сынок» внезапно вызвали новую реакцию, и Сантэн вернулась мыслями к началу их разговора.
